Тучи идут на ветер

Кочубей жалобно заржал. Борису показалось, будто конь падает на бок. Шевельнул ногой, норовя выхватить ее из стремени. Нет. Стоит на всех четырех. Взвил в дыбки над лесом клинков. Брызнул звон стали. Едва не столкнулся с Кондратом. Заваливаясь на спину, комэск пырнул снизу нависшего казачину с белым чубом…

От побоища откололась малая стайка казаков, пропала в балке. Оттуда заливисто залаяли «максимы» — смышленые пулеметчики загодя перекрыли тачанками путь. Выкосили, как бурьян. Считанные единицы ушли на самых резвых конях.

Борис сдержал храпящего Кочубея. Рубка еще шла, но плотная казачья стенка уже развалилась; где-то поднимали руки, где-то еще отбивались. Зорко окидывая поле, он искал, кому бы подсобить. Движением клинка послал Ефремку Попова с десятком прорвавшихся с ним вестовых-охранщиков в свалку, сам крутнул вбок…

К каменной бабе на пригорке трое конников прижали казака. Тянутся клинками, а сблизиться боятся. Тот даже не отмахивался; шашку держал наготове, загородив ею лошадь. Не покрыт, гимнастерка распояской, один рукав засучен до локтя. В рыжих волосах, хищно согнутой спине было такое, что заставило Бориса подтолкнуть Кочубея.

Казак повел головой в его сторону. В мгновение ока, привстав на стременах, распружинился — припал на гриву один из теснителей. Еще взмах — другой раскинул руки, роняя наземь шашку. Не обращая внимания на попятившегося третьего, кинул свою гнедую с места в галоп.

Борис успел выставить клинок. Нажимая спусковой крючок, взглянул в перекошенное лицо казака… Ветром сдуло с седла. Топтался на глинистой сурчине. Освобождая руку, ширял накаленным стволом нагана в кобуру, не попадая. Закрученную темляком шашку так и не содрал с левой руки.

Запуталась в поводьях гнедая лысая кобылица. Рыжеволосый, обхватив обеими руками живот, ткнулся плечом в холку. Побледневшее лицо обливалось потом. Открывал и закрывал молчком рот, будто карась, выхваченный на сухое.

Вот она, встреча… За столько месяцев! С родным батьком не хотелось встретиться так страстно, как с этим человеком. «Володька, Володька…»

— Стащи… ради Христа… — явственно прошептал Мансур.

Подступил ближе, обхватил в поясе. Тяжел, черт! Опустил наземь, на полынок. Под голову сорвал от его же седла скатку шинели.

— Ты, Бориска… знай уж… — силясь улыбнуться, заговорил Мансур. — Рубал я твоих… Дюже рубал. Знал наперед, все одно не помилуешь… Каждый час ждал свиданки… Во сне ночами ты являлся… Боялся твоей шашки, ан, вишь, пуля… В середке печет малость, а так слободно… Думал, чижельше помирать. Ты ближе…

Борис опустился на колено.

— Сгадуй, Бориска, про надышнее, вьюность нашу. А про теперешнее выкинь с головы… Какая-то черная сила расщепила наши путя, а свела вот… в этой балке. А про дочку свою, Муську, не сомневайся… Батька мой, Егорий Гаврилович, дотерпит, покудова ты не вернешься на наш Маныч… В здравии она и благополучии. Могилку бате укажешь… А мамане поклонись… Она поминала тебя добрым словом… Забегал обыденкой в Казачий… Поклонись и хутору… Полетел бы зараз туда…

В забитых слезами глазах Бориса горело сразу десять солнц…

В этой балке и застал его нарочный от Ковалева.

3

Горячий день выдался нынче. В боях так не мокрел Борис, как в душной горнице. С утра за окнами хлестал серый дождь. К полудню утих. Солнце силилось пробиться сквозь плотный войлок туч. Нет, не лето уж…

За столом — Ефремка Попов. Скучающе глядит на бумажки. Все помыслы его там, на воле… Казак, офицер, рубака. Взят с эскадрона, с приволья, посажен на новую должность — начальник штаба бригады. По тоскующим карим глазам Борис понимал его состояние. Тая где-то в уголках губ усмешку, как мог, успокаивал:

— За сегодня все приказы и бумажки разные перепишем, а с завтрева — на позицию…

— Тут и краю им ни черта не видать, — Ефремка безнадежно отмахнулся.

Вспомнив, Борис достал из полевой сумки сложенный вдвое листок из церковной книги записей. Разжился им в хуторе Барабанщикове у комэска Иванова; показывал Федору в Ремонтной — оборжался начальник штаба. Наперед знал, развеселит и Ефремку сейчас, подымет дух.

— Что это? — подозрительно покосился тот на протянутую бумагу.

— Читай…

Ефремка ткнулся в листок. Хмыкнул сперва, потом его носатую рожу повело на сторону. Отвалившись на табуретке, он закатился дурным смехом. Не высмеявшись, промокнул рукавом глаза, зачитал вслух торжественным тоном:

— «Прошу заменить вверенного мне Советской Республикой жеребца Герасима, так как означенный Герасим отказывается нести меня в бой против белых генералов и прочей белой сволочи и на мои призывы идти в рубку отвечает лишь выделением жидкого вонючего поноса и остается стоять при сем прискорбном действии».

Пока спадала у Ефремки вторая волна смеха, Борис обежал взглядом написанный им приказ. Вяловат, без огня.

— Этот еще не по бригаде… По полку. Дай-ка карандаш.

Вспоминая вчерашнюю свою ответную речь во время вручения полку Красного Знамени, заново переписал весь текст. Прочитал вслух: