Тучи идут на ветер

— Ты прав, Штейгер… Отрываться тебе от морозовцев не следует. Я и не имел это в виду. Но, черт возьми, кавбригада может раскроить белякам черепок в Гнилоак-сайской или нет?! Тебя спрашиваю, товарищ Шевкопляс!

Григорий беспомощно развел руками, покосился на Думенко. Учуяв слабину, командарм надавил:

— Кто здесь начальник?! Ты или кто?

— Показуху выставлять нам не к чему…

Вот он — этот голос. Резко крутнулся Ворошилов на полувысоком наборном каблуке.

— Попомни, Думенко… Много берешь на себя…

Борис привстал с подоконника. Выпрямляясь, неотрывно глядел в глаза командарма.

Шевкопляс умоляюще глядел то на одного, то на другого:

— Клим Ефремыч!.. Да погоди… Об чем разговор? Нужно наступать, значит, будем. Обмозговать покрепче…

Заметно отходил командарм. Под аккуратно подстриженными усиками, в уголках губ, затеплилась усмешка. Одни глаза источали прежний зеленовато-дымчатый свет.

— Не потерплю, Думенко, самовольства… И приказы научу исполнять. А то, ишь… степной удельный князь. Власти над ним нет. — Отводил взгляд. — Только один, только его голос… Даже начдивы ему в рот заглядывают… С такими порядками, знаешь, куда можно зайти? Ого! Еще и бригаду за собой увести…

— За мной пойдут… Даже к белым.

Шевкопляс грохнул кулаком по столу:

— Думенко! Брось свои дурики!

Командарм, повернувшись, косо глядел на комбрига. Текуч, обжигающ взгляд. Настойчиво, как кровь, билась мысль: «Отстранить от командования».

Отвлек Шевкопляс:

— Клим Ефремович, нагинайся до карты. Ну что вы, ей-богу…

Подступил и Борис. Заглядывая сверху, уяснил, к чему клонит Шевкопляс. Не стерпел, вмешался:

— Не о наступлении должна идти речь… О разгроме Астраханской дивизии в Гнилоаксайской. Но тут конница Голубинцева в Аксае… Задача усложняется. А коли на то пошло, у меня в штабе уже есть кое-какие наметки по ликвидации дивизии Виноградова… Буденный вчера вернулся из Аксая. В гостях у генерала Голубинцева побывал. Можно его пригласить со своим планшетом.

Пока бегали за заместителем Думенко, Ворошилов выкурил папиросу. Исподволь разглядывая крупное, по-мужски красивое лицо степняка, сознался сам себе: «Нет, некем его заменить в бригаде…»

Эта мысль тотчас вернула его ко вчерашнему заседанию Реввоенсовета.

4

Скверно на душе у Бориса. Впервые, кажись, он явственно ощутил усталость. Не ту, какая валит его каждодневно из седла. После нее, не успев зарыться лицом в охапку духовитого сена, он проваливается в сон. Два-три часа — опять в седло. Бодр, свеж, неуемная сила бьет через край.

Иная усталость. Она не валит с ног — саднит в середке.

Встал в калитке. Ловил ртом редкие снежинки, падавшие из мазутного неба. Спать идти не хотелось. Можно бы набраться смелости и постучать в калитку до Настенки, но уже не рано.

От конюшни послышался кашель. Вгляделся: жарин-ка от цигарки. Кашель Чалова. Потянулся душой: запах дыма, мирные снежинки, этот голос вызвали в нем далекие воспоминания…

— Не спишь?

— Мослы гудут чего-то ноне… На погоду.

Борис присел на вербовый кругляк, подкаченный к стенке конюшни.

— Не забыл, Чалый, как мы с тобой вот так сидели у нас на завалинке? Ты еще меня на горбу дотащил чуть живого от церкви… с кулачек…

— Рази всего на свете упомнишь…

Заткнул кисет в карман полушубка, ожившим вдруг голосом спросил:

— Послушай, Бориска, чи взаправду… Тот, вчерашний, разогнал навроде царицынскую верхушку… Аль брехня? А то народ нудьгует, выказывает даже сумление… — Чалов прибился вплотную к его боку. — Наших, по слухам, поскидывал с должностев, а своих, всяких там генералов, офицерьев и тому прочее, понавтыкал…

— Кого ж это он поскидывал? — неохотно заговорил Борис. — Харченко, Худяков… куда они подевались? А возьми Ковалева нашего с котельниковским начдивом… Ковалев, правда, слег…

Чалов покрутил головой.

— Хватил, эх! А Ворошилова?!

— Чего с ним, Ворошиловым? У нас зараз, в Абга-нерове.

— Ото ж… — согласился Чалов. — А там на его месте уже расселся какой-сь в шинели на малиновой атласной подкладке. Во, парнище, на свете какие дела деются. Навроде бы и неувязка. Скинули сперва с загривка их, генералов, а зараз сами поклон земной им бьем…

Повздыхал, повздыхал, высказал самое наболевшее:

— Знать бы, за что кровя пущаем…

Борис растоптал окурок.

— Комиссару такие вопросы задавай.

Притих Чалов, уловив, что кончился разговор свойский.

Заглядывая в паркую темень конюшни, Борис спросил:

— Кочубея перековал?

— Ужели не?

— Мишка храпит?

— Ага, нашел дурака. Панькается, гляди, со своей зазнобой. Ты-то вот чёй-то прохлаждаешься… Она до потемок еще пришла. Сахаром Ерамочку угощала. А зараз… в курене. С Пелагеей чаевничают.

Не помнит Борис, как очутился на крыльце. Давая угомониться сердцу, обшаривал карманы. Куда девался портсигар? Кисет всегда был под рукой. А этот… кочует по всем карманам, сроду места постоянного не имеет. Не уловил шагов в чулане. Услыхал — отодвигается деревянный брус.

— Братка?! А я уж выпроваживаю… Подумали, укатил куда.

Пелагея, выпустив гостью, прикрыла изнутри дверь. Руки Бориса сами по себе продолжали охлопывать шинель, галифе. Чертыхался, не удерживая радостной дрожи в голосе: