Тучи идут на ветер

Сильным росчерком написал на обрывке:

«Настенка! Приготовься, сейчас приеду за тобой. Целую тебя крепко,

Борис».

Мишка, застегивая на бегу пояс, пулей вылетел в сенцы. С чашкой остывшего варева вышла из комнатки Пелагея.

— Чего эт умелся тот, скаженный? Было с ног сбил… Борис откинул ложку.

— Ты, Пелагея, спать лягай… Утром вернусь непременно.

У порога, не глядя на сестру, предупредил:

— Сладь тут со стряпней пораньше. Да сама маленько причипурись. Гляди, не один явлюсь…

Пелагея, сморщив губы, украдкой перекрестила братнину спину — догадалась…

Не поднимая Чалова, прошел в конюшню. Брички уже не было во дворе: Мишка укатил. При свете фонаря выбрал уздечки среди развешанной по стенам на деревянных кольях сбруи. Подседлал Панораму и Ерамочку.

В крайних садах остановила застава. На бугре, у ветряка, опять пришлось называть пароль.

— Ординарца не догнать, — сказал начальник секрета; посмеиваясь в поднятый ворот тулупа, безнадежно махнул длинным рукавом. — Небось уже возле самой Абганеровой.

Забрезжил рассвет. Осадил кобылиц у знакомого куреня с резным крылечком на улицу. Мишка оставил свежий след у ворот. Откинуты крюки и задвижки во всем доме. Прошел без стука. В дверном проеме затравленно кромсал взглядом паркую темень горенки. Потянулся — одетое плечо. Туго перехватил омертвевшую покорную руку выше кисти. Молчком вывел за калитку.

Очухалась Настенка на выгоне. Удивленно окидывая заплаканными глазами заснеженные синие бугры, спросила:

— Куда ты меня везешь?

Долго ехали над речкой. Совсем ожив, она вспомнила ночное:

— Слышу, вроде колёса… Потом грохот кулаков в ставни. Хозяева всполошились, боятся в сенцы… Вышла: Мишка. Господи боже, сердце оборвалось… Беда, думаю, какая. А он: давай узлы — и квит. Уж в бричке сидел, вспомнил про записку… Как я догадалась одеться для седла? Ума не приложу…

Прибила Ерамочку ближе.

— Кинутся там наши, мой след остыл…

Погодя спросила с тревогой:

— Боря, чего будет со мной? Ведь без спросу…

— За дезертирство — трибунал.

— Не пугай, ради бога.

Венчание состоялось походное, боевое. Не в церкви — на плацу. Встали перед утренним строем бригады. Борис во весь голос объявил:

— Товарищи бойцы, моя жена…

Прокатилось по эскадронам «ура», кое-кто содрал с плеч винтовки, пальнул в небо.

5

Утром из Царицына пришла телеграмма за подписью члена Реввоенсовета Южного фронта Межлаука и командарма Ворошилова:

«Передать обоим адресам Абганерово Гнилоаксайская. Начальнику бригады Думенко.

РВС 10-й армии от всей души поздравляет тов. Думенко и Буденного с победой над красновскими бандами под Гнилоаксайской. Передайте доблестным бойцам-кавалеристам, что мы гордимся, имея в нашей армии таких бойцов под вашим прекрасным руководством. Реввоенсовет возбуждает ходатайство перед центральной народной властью о награждении Вас, товарищ Думенко, и Буденного высшей наградой — орденом Красного Знамени.

Да здравствуют храбрые, смелые бойцы, доблестные кавалеристы доблестной кавалерийской бригады, да здравствует отважный командир кавалерии тов. Думенко!»

Днем Питашко зачитал перед строем приказ № 25 по бригаде, в котором огласил копию царицынской телеграммы.

Вечером, после захода солнца, в Аксай нежданно приехали Харченко и Шевкопляс. Теплые санки встали у ворот комбрига.

— Ого! Григорий Кириллович, бачишь, куда мы с тобой попали, а? Молодая уже в хате! — с порога необычно громко заговорил Харченко.

Настенка, отрываясь от дверного косяка, подала из-за спины руку, назвалась:

— Ася.

Гости, поправляя складки под ремнями, галантно кланялись ей, прикладывали усы к руке. Оба вспомнили, что они не лыком шиты, а как-никак бывшие офицеры.

— Проходите в горницу, — пригласила молодая.

Григорий Шевкопляс, переступив порог, разочарованно раскинул руки:

— Ба, а свадьба где?..

— Присаживайтесь.

Борис подвинул стулья, сгреб со стола свои походные бумажки.

— Была уже свадьба. Даже венчались. Утром…

— В церкви?! — У Шевкопляса высоко подпрыгнули рыжие брови.

— На плацу. Вся бригада венчала. С салютом винтовочным.

Молодая накрыла стол, ординарец откуда-то с холода втащил заиндевевшую четверть.

Гости повеселели. Особенно Шевкопляс. Бурое с мороза лицо его залоснилось, заблестели глаза. Будто их протерли ружейным маслом. Глядя на бутыль, крякнул, поглаживая кулаком вислые усы.

— Ждал небось гостей, а?.

— Дверь не заперта. Может, еще кто заглянет на огонек…