Тучи идут на ветер

За Чапраком, обок железному полотну, наметилась просторная улица. Обрастала казачьими тесовыми куренями с резными крылечками и наличниками; которые побогаче, закладывали каменные дома, с жилыми полуподвалами, деревянными надстроями верхних этажей; врывались прочные стояки для тесовых и железных оград. К японской войне станица уже обрела вид. Величаво уходила в синь золотым крестом зеленошатровая колокольня Александро-Невского собора; неподалеку подступало к широкому, как степь, плацу трехэтажное краснобокое здание реального училища. В двухстах саженях, в сторону Маныча, среди магазинов стоял каменный дом сальского степного правителя — окружного атамана, казачьего полковника Феоктиста Дементьева. Напротив, по левую руку, высилась кирпичная казарма военно-ремесленного училища, тоже в три этажа; а рядом — в глубине двора, за кирпичной высокой оградой, в тени акаций и тополей уютно примостился особняк мадам Гребенниковой — частная женская прогимназия с полным пансионом.

Как бурьян после августовских дождей, росли в станице мелкие и крупные торговцы. Похваляясь один перед другим, ставили на Атаманской улице особняки, питейные и игровые заведения, конторы, магазины; лабазы, бани, мельницы-вальцовки выносились на окраины, к Солонке и Чапраку. Там же строились окружные ремонтные конюшни, а еще дальше, к Манычу — конюшни сапные.

По широкой степи раскинулись имения конезаводчи-ков, шпанководов. Гнездовьями вились у речек, балок.

Рабочий люд в станице сбивался возле железнодорожных мастерских и депо.

Весть о февральском перевороте сонной волной прокатилась в двуречье между Манычем и Салом, но новшеств мало внесла в задубелый, просмоленный степным солнцем порядок: остались окружной, станичные и хуторские атаманы. Не было в момент свержения царя в Великокняжеской политических групп; отдельные лица состояли в партийных организациях других местностей — в Царицыне и Ростове. Чиновник Калмыков Алексей, социалист-революционер правого крыла, Новиков Дмитрий, учитель женской прогимназии мадам Гребенниковой, социал-демократ, особо выделялись приверженностью к своим партиям.

В марте 1917 года в станице родились сразу две власти — Исполком Керенского и Совет рабочих депутатов, избранный железнодорожниками. Меж близнецами тотчас разгорелась драка. В апреле уже в Исполкоме выделилась казачья группа. Вожди ее — судебный пристав Черепахин и учитель Дугель — заняли автономную позицию к Временному правительству и резко враждебную — к Советам. Ратовали за полное отделение Донской области от России.

— Иногородцев вон с Дону! — бросил клич пристав.

Разгоралась давняя вражда между казачьим и иногородним населением. Взбурлился люд, ощутил какие-то неясные перемены; так чует конь далекое приближение бури. Спокон веку не оставляли надолго базов — сидели больше на завалинках у своих хат, на лавочках у заборов. Теперь дни проводили на улицах, толкались на плацу у собора.

Каждодневно вспыхивали митинги. Сквозь неистовый, откровенно враждебный гам все чаще и чаще пробивался голос за власть Советов.

Вскипали, пенились страсти. С улицы, из-под открытого неба, они втягивались под крыши реального училища, казачьих куреней, под овальные своды собора. Попы в проповедях пугали прихожан грядущими черными днями, какие принесут с своей властью «большаки». Эсер Калмыков и меньшевик Полещук, заслоняясь революционными фразами, захватили руководство в Совете, агитировали за Учредительное собрание; казачье офицерство, возглавляемое Черепахиным и Дугелем, — за Войсковой круг.

2

Лето 1917 года на Сальщине выдалось знойное, сухостойкое. Неделями на выгоревшем до пепельной белеси небе не показывались тучки. Расплавленным воском бездымно пылали под солнцем бугры, изнывали в безветрии ветловые заросли по Манычу.

К общему бедствию — изнурительной войне — прибавился недород. По хуторам, станицам, прилегавшим ближе к Дону, суховеем шелестел открытый говорок и против войны, и против порядков Временного правительства, не отличимых от царских, старорежимных. На кулаках, дедовским способом, решали казаки спор; с головой окунались в агитационную неразбериху, но понять, кто куда гнет, к чему призывают, чего сулят, не могли. Иногородние приставляли ухо к казачьему гомону, но голоса подать не смели.

В Сальском округе только поднимали иногородние головы, прислушиваясь к революционным речам. Смелость объяснялась большинством. В окружной станице они занимались ремеслами и землепашеством, батрача у богатых казаков, помещиков и торговцев. Среди них попадались грамотные, умевшие растолковать услышанное на площади. Распинались больше из чиновного сословия, учителя, врачи, служащие контор. Реалисты бурно хлопали им в ладоши, с почетом сводили под руки с возвышений.

В середине лета над гомонящей, сбитой с толку толпой начали появляться солдаты — серые, обросшие колючей щетиной, нахлебавшиеся по ноздри окопной грязи. Потрясая кулаками, призывали против войны, против помещиков и богачей, требовали землю для безземельных.