Тучи идут на ветер

У воротец Бориса встретила Аришка. На ней обнова — короткая темно-синего сукна кофта с черной цигейковой оторочкой по рукавам и воротнику, полуботинки на наборном каблуке. Удивился: проглядел, как девка выровнялась. Коса в руку толщиной, светлая, с желтогорячим отливом, перекатывается по стройной, но девичье-угловатой спине; большущие голубые глаза на чистом личике.

Изменилась она и в повадках — повзрослела. Не захлопала в ладоши, не зашумела на всю улицу, как делала еще этой весной. Взяла его тяжелые руки, нараспев сказала:

— Братушка, а до нас кто приеха-ал… Сроду не угадаешь.

Возле катушка — таратайка, набитая сеном, гривастый вороной конишко. Угадал вороного. Виду не подал.

— Калмыки небось знакомые проездом…

Негромко, как-то не по-девчоночьи засмеялась Аришка, игриво откинув голову. В чулане, не утерпев, шепнула:

— Бабушка Надя…

Раздевался Борис, нарочно не замечая гостью.

— Сумерничаете… Лампу бы засветила, Пелагея.

От серого бока печки, с насиженного сестрой места, отделилась сутулая старушка. Выпустив концы козьего платка, вскинула руки. Пригреб вздрагивающее сухонькое тело.

— Вот новость… Радоваться нужно — свиделись.

— Слезы-то, внучек, они от чего? От радости и есть.

Высвободилась бабка из объятий внука, отстранясь, разглядывала. Платок сполз на пол. Аришка вытащила его из-под ног, кинула на топчан. Тем временем Пелагея успела зажечь лампу.

— Какой ты… Господи. Мать бы, покойница, встала… Глянула. — Обернулась к зятю — А, Макей?

Отец сидел за столом, на своем месте. Кивая на младших, не без гордости сказал:

— А вот Ларион… Вымахал. Хоть под матицу заместо подпорки ставь. А Аришка? Мы ей седня обнову в станице на базаре приглядели. Невестится уж. Деваться некуда…

— Вы, батя, такое скажете…

Обливаясь краской, Аришка смущенно трепала роскошный хвост косы. Спиной придвигаясь к Лариону, наступила ему каблуком на разутые пальцы; тут же получила пинка.

Вечеряли шумно. Бабка не такая уж и старая, как показалось в потемках. Под шалькой неожиданно выявился узел черных, почти без седин, волос, прихваченный костяным гребешком. Лицо светлое, свежее; смешил нос, рыхлый, пористый, бордового цвета, похожий на махор будяка. Но это сперва, а притерпишься — не видишь. Все внимание забирают глаза: блескучие, живые.

Одно время Борис жил на Салу, в слободе Большая Мартыновка. Потом отец забрал его. Бабка обиделась: все эти годы не ездила и не давала о себе знать. Радовался Борис, что она, не помня обиды, дружелюбно поглядывала на отца, обращалась, будто меж ними ничего такого не было. Видать, отец признал за собою какую-то вину — сперва неловко отмалчивался, после рюмки приободрился. Словом, примирение состоялось.

Наутро, позавтракав, бабка Надя зазвала Бориса в горенку. В хате, кроме Пелагеи, возившейся с грязной посудой, никого. Аришка побежала к подружкам похвалиться обновой, а отец с Ларионом пошли в лавку. Разговор затеяла совсем нежданный.

— Тут, внучек, дело оно какое обозначается… Посоветовались мы с батькой твоим промежду собой и порешили… Жениться тебе край.

Дрогнули у парубка выгоревшие брови — вот уж о чем не думал! Бабка удержала на острых коленях его руку.

— Парень ты вошел в свои лета… И блукать по улицам уже зазорно. Собак по хутору гонять да драки устраивать. Негоже такое в нашем роду. А то у нас сколько их на слободе! Герасим — бобыль, Саня — солдат, умом тронутый, Оська… Упустят срок, вовремя не остепенятся, а потом и на быках не притянешь к венцу. Так и кантуют весь свой век байбаками, ни семьи, ни радости. Гольное одиночество под старость, как у той собаки под плетнем…

Нагнала страху. Ворочая одеревеневшей шеей, Борис выставил причину, будто печной заслонкой отгородился:

— А служба?!

Тертый калач бабка — на все у нее уготовано:

— Служба? Так в ней вся и недолга, внучек. Не служба, разговор какой о женитьбе встал? Парубкуй себе в утеху. А то — служба. Уйдешь, и поминай как звали. А тут, дома? Батько в летах. Одинокий тож. Корень в хозяйстве — ты. На этих всех плохая надежа: разлетятся, как пташки. А Пелагея, что она? Век вековать возле печки? Гляди, и она пристанищем каким обзаведется. Али там вдовец какой, али еще кто… В жисти мудреного много. В дому должна быть завсегда хозяйка. А там и ляльку бог даст. Вовсе тебе присуха до хутора. Возвернешься на все уготованное…

Борис лихорадочно искал защиту. Бабка добивала:

— А может обернуться — и не возвернешься. Мало их, какие ушли… Это, внучек, служба: то война, то чего… В старовину, бывало, сроду парнями в солдаты не уходили. Мой деверь, помню, семнадцать лет в солдатчине пребывал. Явился — внуки росли. А твой дед? Девять годов в жалмерках сама нудилась.

— Зараз помалу…

— Не скажи, парень. После действительной зачинаются всякие сверхсрочные. А семя будет расти.

Хитро жмурила мазутные глаза. Поняла: проломила стенку. Утирая концами свежевыстиранной полушалки губы, развивала успех:

— Невеста на примете есть. Славная девка, что тебе лицом, что карактером. И сословия нашего, хохлушка — не казачка. Давно знаю ту семью. Не девка — ягода малиновая, в самом соку… Право слово.