Тучи идут на ветер

Есть хочется, как гончему кобелю перед охотой. С тоской упер Борис взгляд в чашку, наполненную доверху картошкой с мясом. Возле нее лежали попарно связанные носовыми платками ложка с вилкой. Такое означает — есть молодым за столом со всеми грех. Невеста ни живая ни мертвая. Притерся к ее горячему боку. Целуя на потребу подвыпивших гостей, успел разглядеть зеленоватые с черным зрачком глаза, едва приметную конопушку на припухлом носу. Руки крупные, бурачного цвета, покорно лежат на коленях, зарывшись в складках кисейной фаты.

С левой стороны — место дружки, Володьки Мансура. Он не сидит, мотается по всей хате. Вон уже отплясывает барыню с какой-то темнобровой молодкой с кольцами-серьгами в мочках ушей.

Оборвалась пляска. Дружка что-то сказал, стараясь перекричать всю свадьбу. В комнате, кто ближе, засмеялись, захлопали в ладоши. Работая локтями, он пробрался в горенку. Поклонился в пояс, объявил:

— Ну, дорогие гостечки, не прогневайтесь… Гуляйте, ешьте, пейте, а молодым пора на спокой.

Вынул из кармана пиджака носовой платок, зажав в кулаке, протянул молодым:

— Хватайтесь за углы. Айда за мной.

Из воротец, сопровождаемые детворой, пересекли улицу. Видать, знал дружка свои обязанности. Ввел во двор к деду Вострику. Хозяева на свадьбе; хату свою отвели на первую ночь молодым. Володька еще с утра устроил.

У порога Борис отцепился от дурацкого платка.

— Пожрать бы…

Дружка выставил щитком ладонь: всему свой черед.

Вошли в хату. Сумрачно, прохладно — не топлено, наверно, со вчерашнего. Еще видно, но крохотные окна мало вбирают с надвори света.

— Ваш ночлег на седня… Размещайтесь, как дома, но не забывайте, что в гостях. Ложе, пожалуйста.

Плюхнулся в заранее набитую невестину перину; рассохшаяся деревянная кровать пропела на разные лады, как Ефремкина гармошка.

— С музыкой.

Борис знал дружку: насмехается, куражится. Знал и Мансур жениха. Двое суток кипит, а выхода не находит — строги свадебные порядки. Этим и пользуется он, дружка. Но порядкам тем настает край. Не желая уронить достоинства в глазах молодой, Володька будто не слышит угрожающего тона жениха. Сдернул марлю со стола.

— Вечеря ваша. И даже — по стопочке…

От порога, открыв дверь, он намекнул прозрачнее:

— Лампа вовсе ни к чему вам… Еще успеете наглядеться. Покедова.

Борис, прислушиваясь к удаляющимся шагам за окнами, глянул на жену, оставленную у порога.

— Проходи, чего уж теперь…

Сам сел на лавку, ей пододвинул табуретку. Наполняя рюмки, наблюдал, как она несмело пододвинулась к скрыне. Раздергивала край фаты. Глаз уже не различишь, но все ее тело в белом, даже венчик из восковых цветов выражали безысходную покорность, угодливость и страх. Защемило у Бориса внутри от жалости.

— Садись… Тоже со вчерашнего голодная. Пирог тут сладкий… Дружка позаботился. Парень он смышленый, всего раздобыл. Бери стопку.

Молодая опустилась на угол табуретки, боком к столу. Потянуться не может — придавила собой край фаты. Рука оказалась в мещке. Дергалась, а привстать не догадается.

Досада разобрала Бориса.

— Стащи ты этот нарытник к черту! Хватит, отзвонил.

Опрокинул рюмку в рот; не сдержавшись, спросил: — Язык есть у тебя? Слово молви…

_ Отряхнув ладони, сорвал с нее фату вместе с венцом, кинул на кровать. Вобрала молодая голову в плечи, будто ждала удара, захлюпала носом.

— Новость… Мокрядь развела. Съем я, что ли?

А через месяц проводила Махора богом данного на службу. Долго стояла на бугре у развилка, уводящего в окружную станицу. Сани с новобранцами уже скрылись в падине, хуторяне разошлись, а она все махала, одинокая и понурая…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЕЛИКОКНЯЖЕСКАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Станица Великокняжеская — центр Сальского округа Области Войска Донского. На правом боку илистого Ма-ныча, речки с низкими заболоченными берегами, опушенными плавнями, издавна ютились калмыцкие зимовья. Четверть века назад пролегла в степной дикой крепи, заросшей по колено типчаком, чугунка. В десятке верст от плавней, в зеленой глуши выставилось пристанционное здание из жженого кирпича, под жестью. Потянулись к нему войлочные кибитки степняков-скотоводов. Прибавлялись из года в год дымки на холмистой бровке, стиснутой с юга, от Маныча, широкой поймой, озером Чапрак, с востока — мокрой балкой Иванчук, с севера — прудом Солонка; сперва дым пробивался из самой земли. Помалу поднимались саманные стены, вверх тянулись гребни двускатных крыш; заметнее стали глинобитные дымари.

С легкой руки великого князя Николая Николаевича, давшего станции и поселку в название свой высочайший сан, заселение этого дикого места пошло в гору. К основателям калмыкам-скотоводам, беглым всякого рода из центральных губерний — от церкви, от помещиков и царских жандармов — густо подселялись коренные казаки сальских и манычских хуторов, бесприютные донские иногородние; из ближних городов, Ростова и Царицына, повалили, как жуки на навоз, захудалые чиновники, в надежде обзавестись работным местом; оборотистые, кряжистые мужички с потертой, туго набитой замусоленными целковыми мошной издали чуяли поживу.