Тучи идут на ветер

— А кто эти дяденьки? Односумы батяньки? Ага?

— Односумы, касатка. Еще как маленькими они были, бегали вместе по хутору.

Гладила Махора льняные пушистые волосы дочери, а сама глаз не сводила с мужа — ждала приказаний.

Больше всех говорил за столом Володька, его одного и слышно. В дело и не в дело поправлял рыжий чуб, кожаный пояс, выпячивал круто грудь; тонко вызванивали солдатский крестик и медаль. Выхваляясь, вспоминал о боях, о том, как ему удалось из пулемета срезать с вороного жеребца прусского лейтенанта.

Поймал Борис на себе смущенный взгляд артиллериста; почувствовал и сам неловкость за друга. Раскупорил бутылку, разливая, мигнул говоруну:

— Давайте за упокой твоего пруссака.

Ожили гости, плотнее сбились к столу. Выпили за встречу. Разговор завязался общий. От окопной жизни перешли к столичным новостям. Выяснилось, тут больше всех осведомлен артиллерист: впору он очутился в дни переворота в Петрограде. Сидоряк, подогревая интерес, спросил его:

— Сам-то, случаем, на дворец не хаживал в ту ночь? Вздернул острым плечом Красносельский: не об чем, мол, более вести речь? Оторвал, не торопясь, бумажку, насыпал из жестяной коробки махры. Склеив, сосредоточенно оглядел цигарку колючими зеленоватыми глазами. Явно не собирается делиться. Не вытерпел нудного молчания Володька.

— Да, Борис, чул про Захарку Филатова? О-о! Высоко взлетел, ворон. Куда нам с лычками нашими… Братанов и батьку по чинам обскакал. Сотник!

— На днях побывал в хуторе, — вмешался в разговор Егор Гвоздецкий. — С полусотней. В Новочеркасске он.

Вспомнилось Борису: где-то в Закарпатье, в пятнадцатом, не то в шестнадцатом, вычитывал об уряднике Филатове Захаре в «Русском инвалиде» — совершил тот какой-то подвиг.

— Слух имел об нем на фронте.

— Руки не подал бы, не бойсь, — Володька поправил чуб. — Порода известная.

— Родич хуторскому атаману? — спросил Красносельский.

— Сын, меньшой. Друзьяк вот наш…

Кривая усмешка тронула губы Володьки. Моргал белесыми ресницами, будто запорошил глаза. «До чего зенки колючие у этой артиллерии, — подумал он. — Ишь, стерва. Вроде бы раньше и не примечал».

Выпили еще. Разговор свернул к наболевшему, крестьянскому. Егор Гвоздецкий не сумел скрыть вздох:

— А как оно у большевиков склеится с земелькой? Посулили…

Борис заметил, Сидоряк быстро взглянул в лицо артиллеристу — ждал ответа именно от него. Повернулся к нему и еще кое-кто.

Ответил бы он или отмолчался опять, но встрял Мансур. Раздирая сухого карася, высказал свое мнение:

— Боюсь, у большаков руки не дотянутся до нас, на Дон. Хоть бы в России там управились. Ить ей, матушке… Едешь, едешь по чугунке — ни конца ни краю.

— А Дон тебе не Россия? — сощурился Егор.

— Россия. Так она какая? Хозяевы ее вона, в Новом Черкасе.

Мансура поддержал Котька.

— Что попусту брехать. Гуртуются казаки возле атаманов. Не дурно Захарка разъезжает по хуторам с отрядом. Силу свою показывает. А сколько их, таких отрядов, по всей округе?

Угнув большелобую голову, часто дымил Красносельский. Разговору не мешал, чутко наставлял на каждый голос бледную раковину уха.

Поймал себя Борис на том, что силком отрывает взгляд от этого человека. Завешивался густыми клубами дыма — не так наглядно; ломал голову, каким путем он затесался в эту компанию? Обратился к Володьке:

— Не пойму одного… Как вы с утра сумели сойтись такой гурьбой?

Подморгнул тот всей бражке, убирая со лба рассыпанные волосы.

— Да мы еще вчера топтались под твоей хатой. Полночь уже, свету в оконцах не было. Поимели совесть, не стащили с перины…

— В картишки засиделись, — вставил Сидоряк.

— А что делать-то? — набросился на него Мансур. — Отстреляли свое… Будя! И делов: выпить, в картишки кинуть. Но и, само собой, товарищей встречаем. Годы не видались! Борька, чертушка!..

Пригреб его за шею, крепко поцеловал в гладко выбритый подбородок.

— Частенько сгадывал… Не икалось? Ты ж у нас… эх! Как начну, бывало, в землянке вслух вспоминать наше детство… Хлопцы с ума прям сходют. Особо любили про то, как мы казачатам юшку красную пущали.

— Будет балаганить, — нахмурился Борис. — У тебя вон тоже крест, медаль…

Мансур, польщенный, отмахнулся.

— Гм, крест… А погоны вахмистра! Без малого — офицер. Незадарма цепляют. Зна-аем. И про часы двои серебряные слыхали… Вона цепок мотается.

Рука Бориса вталкивала в нагрудный карман блйшку брелока.

— Лычки задарма достались… Выплясал.

— Как то есть… выплясал?

Володька разгонял коричневый едучий дым — яснее видеть глаза: смеется?

— А как у нас на хуторе… Казачка!

— С ним по-серьезному, а он на смех, — обиделся Мансур.