Тучи сгущаются над Фэйр (СИ)

  Фердинант стоял здесь же, рядом с капитаном, чуть позади него. Стоял, как вкопанный, замерев, и тот зеленый свет, что излучался глазницами черепов, а еще тот яркий, прежде ослепительный свет, что вместе с остаточным жаром излучала угасшая пасть чудовища - оба этих странных света, изливаясь на него, придавали изможденному лицу дворецкого, а разом с тем и всей его внешности характерные черты неупокоенного. Пожалуй, его сейчас и врач не смог бы отличить от недавно умершего, а сам слуга пусть и не знал никогда этого состояния, ведь познать его можно лишь единожды, - и познать означает умереть - ощущал себя поразительно схоже. Он, будучи здесь в своем нынешнем состоянии, находился так близко к границе между жизнью и смертью, как ни один смертный не может приблизиться, без того, чтобы переступить ту границу и оказаться по другую сторону. Он теперь оставил мирское, пребывая вблизи этакой образины, некогда упряженной служить человеку, которая к тому же казалась совершенно мертвой, и потому, казалось, нет возврата творящемуся наверху ужасу. И буран, что превратил Хельмрок в ледовую гробницу, - тот буран, что продолжал бесноваться на поверхности, умножая жертвы и причиненный городу ущерб, как представлялось ему, прекратиться не раньше, чем высочайший шпиль Хельмрокского замка окажется погребен под снегом.

  О буране думал и Баст, но в силу разницы между ними, мысли его приобретали вовсе не тот ход покорности злому року, к которому склонялся Фердинант, а принимали ему противоположный ход, - такой ход, согласно которому все еще может и должно быть исправлено, а любая жертва для поддержания порядка, - заведомо оправдана. Все это время, пока капитан стоял здесь, мнимо без дела и в сомнении - он в действительности копил силы для последнего рывка и соображал план, что созревал в нем на протяжении всего пути от ратуши сюда.

  Кредо капитана: не так важен мотив, как результат и средство его достижения; не так важно средство, как результат, а итог в делах, где на кону жизнь, чаще всего весьма однозначен и печален для самоотверженных глупцов-идеалистов, готовых добровольно идти на жертвы во имя чего-то выше земных благ. Баст в жизни не был идеалистом, его взрастила улица. Ее беспощадная школа воспитала характер, дала навыки и знание о том, как держать себя в обществе и как, поступая в согласии с действующими общественными институтами, обеспечить себе безбедную жизнь. И хотя жизнь его не была безбедной, и крайне редко бывает так (если вообще бывает), чтобы план осуществлялся без сучка и задоринки там, где замешано больше одного человека, его высокое положение, путь к нему и богатый жизненный опыт служили Басту подтверждением собственной правоты, а безнаказанность после всех свершенных злодеяний лишь утверждала его в своих доводах.

  Теперь перед ним - власть имущим - возникла дилемма, которая для правителей одного толка во всю жизнь остается неразрешенной загадкой, предметом сомнений и моральных терзаний, а у второго - вопрос о ней никогда не поднимается вовсе. Первых же, кого он волнует, тот второй сорт презирает и считает дураками. Баст - не вполне правитель, уж не по должности так точно, но властью он располагал поболее несчастного и слабохарактерного бургомистра, со свету сжитого просто за то, что есть и претендует, а на что не важно, таким образом, и к нему применимо данное условное деление, согласно которому Баст несомненно относился к правителям второй категории, и приверженцем ее он был самым что ни на есть закоренелым.

  - С этим пора кончать, слуга... - сказал он вдруг, и так угрюмо и отрешенно это прозвучало, что Фердинанта всего передернуло - столько он услышал в том голосе недосказанного, а в первую очередь, почему-то приговор себе. Как животное предчувствует гибель, так и Фердинант, никогда не выпускавший внутреннего зверя наружу, теперь предчувствовал ее и в себе, и в окружении. Между тем Баст вкладывал в свою речь лишь то, что он вкладывал, и в этом состояло еще одно различие между ними, - различие на несколько дюймов увеличивающее пропасть, великий каньон, что совокупностью всех мотивов и деяний, был проложен между их двумя мирами.

  - Подойди к глотке, загляни внутрь... - приказал Баст и Фердинант неуверенно подошел на ватных ногах к пасти Бармаглота. Собственные ноги ощущались им чуждо в тот миг, перемещались непроизвольно и неловко. Что-то под ногами хрустело, но он не помнил что. Все нутро вдруг разом сжалось в единый ком и запрыгало внутри живота, и чем ближе о подходил, тем больше прыгало и тем больше страх овладевал им, но вопреки ему, - тем больше, тем неотвратимее его влекло вперед.