Туманы Авелина. Колыбель Ньютона (СИ)

Вокруг Грега, тем временем, собрались полукругом наиболее любопытные и трезвые посетители паба.

«Я хочу, чтобы вы запомнили то, что видите. Чтобы, как и я, задались вопросом: почему никогда не было полного официального расследования? Почему не совпадают даты? Почему единственный человек, который попытался докопаться до правды, мёртв? Почему во главе комиссии правды и примирения никогда не стоял аппиец? Давайте вспомним, что эта комиссия была создана восемь лет назад. Кто-нибудь из вас знает, что изменилось в жизни нашей провинции с этого момента? Я вам скажу — не изменилось ничего!»

Создание комиссии правды и примирения было одним из условий мирного договора. Позорного мирного договора для Федерации. После убийства Пола Стюарта кресло премьера занял его заместитель, Аллан Коппс. Считалось, что временно исполняющим обязанности премьер-министра он будет только до декабря, а там консерваторы на очередной конвенции выберут подходящего лидера. Но началась война, которая внесла свои коррективы. В партии решили, что на переправе коней не меняют. К тому же, с Коппсом сработался Уэллс, а это в создавшихся условиях было самым важным фактором: поддержка Уэллса обеспечивала Коппсу поддержку и высших военных чинов. Чего не могли предположить на партийном собрании, когда приняли решение оставить Коппса в кресле премьера, так это того, что через семь лет неожиданно для всех Коппс примет решение заключить мир с Аппайями на условиях, которые, вероятно, заставили Пола Стюарта крутиться в гробу все последующие годы.

— А это правда? — спросила стоявшая рядом с Грегом девочка-студентка. — Что официального расследования не было — правда?

— Откуда я знаю? — пожал плечами Киссинджер.

«Я не собираюсь никого обвинять. Лео не хотел бы никаких бездоказательных обвинений. Я говорю вам сегодня: вместе мы можем выйти на улицы города, рассказать людям об ужасающем преступлении, совершённом много лет назад. Можем дойти до стен Здания Правительства и напомнить премьер-министру Эллисону, что он стоит во главе нашего государства, и что граждане имеют право знать правду. Вместе — вот что важно. Вот что было бы важно для Лео Дробински: что мы смогли бы забыть о распрях и работать — вместе — над созданием государства, где нам всем есть место».

Грег досматривать не стал. Стало скучно. Ещё один ревизионист нашёлся. Сколько можно переливать из пустого в порожнее? Ему самому, что, сейчас тоже записать на камеру, как жилось северянам в Аппайях пятьдесят лет назад? Как они оттуда бежали, в конце концов: он — подросток, почти ребёнок, мать и больная бабка? Их дом отказывались покупать. «Всё равно вы отсюда уедете, нам задаром достанется»... Так и получилось. И, можно сказать, им ещё повезло. Соседи — да, аппийцы, — спрятали у себя, а потом помогли перейти границу...

Грег тяжело вздохнул и поправил галстук. Всмотревшись в лица окруживших его молодых людей, он не увидел ничего, кроме раздражения и недоумения. У них тоже была своя правда. Не вернувшиеся с войны отцы и братья — вот это была их правда. Ролик вызвал у них любопытство, они принялись шумно обсуждать детали, и то и дело Грегу слышалось: «Да так им и надо! Я вот слышал историю... Я вот знаю...» Пушечное мясо для следующей войны подросло.

...Несколькими часами ранее Лаккара, оставивший до этого БМВ у механика, вышел из автобуса на Янг Стрит перед длинным пятиэтажным жилым домом. Моросило, поэтому Альберт поспешил заскочить под навес остановки, после чего вытащил из кармана телефон и, стянув с правой руки перчатку, набрал шестизначный номер.

— Надин, — произнёс он, когда на другом конце ответили, — это Альберт. Вы просили позвонить, когда подъеду. Я здесь.

— Да-да, конечно, — послышался торопливый говор в трубке. — Где вы сейчас? Видите магазин свадебных нарядов? Рядом с ним вход в наше крыло. Код один-восемь-четыре. Когда выйдете из лифта на девятом этаже, сразу поворачивайте налево.

Семейство Дробински на дом так и не скопило. Жили на съёмной квартире — Лео считал ипотеку делом невыгодным. Как-то поделился с Альбертом, что именно благодаря решению не покупать собственное жильё ему удалось оплатить учёбу дочери в университете. Но жена Дробински этого не понимала. Она была откуда-то из Нового Понтиака, в Оресту перебралась лет в двадцать. Пыталась стать телевизионной актрисой, начинала в рекламных роликах — в Оресте конкуренция не была такой бешеной, как в Тангросе. Можно сказать, Надин Дробински повезло — она оказалась однажды в постели министра культуры и получила тёплое местечко по его протекции в какой-то маленькой компании, занимавшейся производством документальных фильмов. На большой экран миссис Дробински так и не пробилась, в двадцать шесть женила на себе подающего большие надежды молодого журналиста, родила ему дочь и следующие двадцать два года потратила на то, чтобы доказать соседкам по лестничной площадке, что она тоже вполне может быть столичной штучкой.