Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

«Я не хотела,— пишет мать Кюхельбекера,— писать оправдание генерала Барклая, я не сумею этого сделать, потому что я не военный и не муж,— я хотела только дать урок моему милому Вильгельму, о котором знаю, как часто он увлекается свежим чувством, урок — не так слепо верить, чему он слышит».

Между тем — свежие газеты расхватываются и обсуждаются в газетной комнате; письма из дому сообщают, что одни родственники ушли на войну, имения других заняты неприятелем.

Шестидесятилетний дядя Пушкина Павел Львович записывается в ополчение.

Горячо обсуждается подвиг Раевских. 11 июля 1812 года генерал Николай Николаевич Раевский в сражении при Салтановке повёл с собою в бой двух сыновей: одного — Александра шестнадцати лет, другого — Николая одиннадцати лет (меньше, чем среднестатистическому лицеисту!). Сам генерал с обычной скромностью объяснял, что ему просто некуда было девать своих мальчиков…

Пятнадцатилетний Кюхля собирается бежать в армию, его с трудом удерживают.

«Народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжёг десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни…

Полина занималась одною политикою, ничего не читала, кроме газет, растопчинских афишек, и не открывала ни одной книги. Окружённая людьми, коих понятия были ограничены, слыша постоянно суждения нелепые и новости неосновательные, она впала в глубокое уныние; томность овладела её душою. Она отчаивалась в спасении отечества, казалось ей, что Россия быстро приближается к своему падению, всякая реляция усугубляла её безнадёжность, полицейские объявления графа Растопчина выводили её из терпения. Шутливый слог их казался ей верхом неприличия, а меры, им принимаемые, варварством нестерпимым. Она не постигала мысли тогдашнего времени, столь великой в своём ужасе, мысли, которой смелое исполнение спасло Россию и освободило Европу. Целые часы проводила она, облокотясь на карту России, рассчитывая вёрсты, следуя за быстрыми движениями войск. Странные мысли приходили ей в голову. Однажды она мне объявила о своём намерении уйти из деревни, явиться в французский лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук. Мне не трудно было убедить её в безумстве такого предприятия».

Повесть «Рославлев», написанная 19 лет спустя и рассказывающая о переживаниях молодой девушки, без сомнения, автобиографична. Самым неожиданным героям и героиням Пушкин отдавал свои сокровенные воспоминания и переживания (это тонко почувствует Кюхельбекер, когда позже в глухой тюрьме прочитает «Евгения Онегина» и скажет, что Татьяна «это Пушкин!»).

Воспоминания 1812 года — одни из главных в жизни первых лицеистов.