Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Властитель слабый и лукавый,Плешивый щёголь, враг труда,Нечаянно пригретый славой,Над нами царствовал тогда…Его мы очень смирным знали,Когда не наши повараОрла двуглавого щипалиУ Бонапартова шатра…

Гроза двенадцатого годаНастала — кто тут нам помог?Остервенение народа,Барклай, зима иль русский бог?Фрагменты сожжённой X главы «Евгения Онегина», 1830

Оба рассказа о войне, победе, стихотворный и прозаический, написаны буквально в одни и те же дни, болдинской осенью 1830 года. Противоречие их — кажущееся… Достаточно присмотреться к пушкинским текстам, чтобы увидеть «невидимое» — что после 1812-го это были лучшие минуты для царя, за которыми начались много худшие; что можно было бы немало дать стране, а «властитель слабый и лукавый» не дал, и поэтому события пошли так, как описано в сожжённых строфах…

Россия присмирела снова,

И пуще царь пошёл кутить,Но искра пламени иногоУже издавна, может быть,.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

Радость, молодость, волнения. Впрочем, и тогда и после — восторг не ослеплял, аплодисменты не мешали ехидной и опасной насмешке.

На одно из победных торжеств, летом 1814 года, допустили и лицеистов, и острый взгляд Пушкина тут же отметил чрезвычайно узкие Триумфальные ворота, через которые должен пройти царь со свитой, а на воротах, как будто в насмешку,— два громких стиха, обращённых к монарху:

Тебя, текуща ныне с бою,Врата победны не вместят!

Пушкин набрасывает пером рисунок, смысл которого в том, что царя, располневшего за время войны, ворота действительно никак не вмещают, и свита кидается их рубить. Один исследователь XIX века писал, что «автора невинной шутки долго искали — но, разумеется, не нашли». Если б нашли, худо пришлось бы молодцу.

Под одной эпиграммой тех лет отсутствует подпись, да уж очень остра, и не виден ли «лев по когтям»?

Тёзка императора, Александр Павлович Зернов, был помощником гувернёра, имея крепкую репутацию «подлого и гнусного глупца».

И вот…

Двум Александрам ПавловичамРоманов и Зернов лихой,Вы сходны меж собою:Зернов! хромаешь ты ногой,

Романов головою.Но что, найду ль довольно силСравненье кончить шпицом?Тот в кухне нос переломил,А тот под Аустерлицом.

В ту пору будущие «столпы государства» играют в парламент (то есть в учреждение, о котором в России очень долго будут ещё мечтать!); они произносят шутливые речи, ведут прения. Патриотический порыв, ненависть к Бонапарту — хорошо! Но в некоторых столичных журналах появляются уж такие призывы (в основном исходящие от людей, уехавших от огня, в свои приволжские и другие владения), что тринадцатилетних лицеистов неудержимо тянет к пародии:

«Помещик Нижегородской губернии, служивший капитаном при Суворове, Сила Силович Усердов, услышав, что российские войска с помощью божией, выгнали французов из пределов России, поехал в Нижний Новгород из села своего Хлебородова, чтобы там вместе с другими гражданами порадоваться о успешных подвигах российского оружия, и по долгу христианскому отслужить благодарственный молебен господину, крепкому во бранях.— Приехавши туда, немедленно принёс благодарение всевышнему. После обеда пошёл на большую площадь и, севши против памятника Пожарского и Минина, стал вслух рассуждать:

„Молвить правду-матку, а французы — сущая саранча. На итальянские поля возлетала, да всё поела; немецкие достались не за денежку; швейцарские мало пощипала; голландские сожрала; с прусских скоро улетела; от польских не скоро отстала; а русские так полюбила, что ночевать осталась.— Что с фиглярами прикажешь делать? — Корсиканец сам с ноготок, а борода с локоток. Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй. Полюбилась ему немецкая сторона, так он ловит всех князьков, как ястреб цыплят.— Знать, когти-то у него велики.— Да не всё коту масленица, будет и великий пост…“»

Сочинение переписано рукою Паяса — Миши Яковлева, он ли автор или кто другой, не знаем. Зато другой сочинитель сомнений не вызывает: