Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Известна всем вражда, которая завелась между князем Горчаковым, г-ном Масловым и г-ном Ломоносовым… Сего дня князь Горчаков, видя, что единое самолюбие заставляло соперников его не предполагать примирения, прислал г-на Гревеница, правителя секретной Експедиции, доложить г-ну Маслову, что он желает с ним иметь переговор, и, как скоро Маслов пришёл, князь ему сказал: „Милостивый государь, сказал он, я вас уважаю, хотя ненависть нас столь долгое время разделяла, я думаю, что лучше позабыть наши прошедшие раздоры, и предлагаю вам мир“. Г-н Маслов, поражённый сим великим поступком, великодушно заключил с ним мир. Вскоре после г-н Ломоносов прекратил свой гнев, и теперь сии три знатные особы бывают очень часто вместе, и тишина нам возвращена».

Примечание выдаёт редактора: «Сии известия нам сообщены г-ном Корсаковым».

Между другими новостями и письмами в редакцию (Данзас, Гревениц, Горчаков, Илличевский) довольно профессиональные стихи «Сила времени» Илличевского, некое философское рассуждение, обрывающееся после первой фразы («продолжение впредь»), и, наконец, совершенно нелепые, безграмотные стихи:

Страх при звоне медиЗаставляет народ устрашенныйТолпами стремиться в храм священный,Зри, боже,

число великий,Унылых тебя просящих сохранить намЦель, труд многим людямПринадлежащий…

Внизу подпись: «С французского Кюхельбекер»; конечно, это пародия на его манеру, неизвестно кем сочинённая. (Пушкин цитировал эти стихи в одном письме 11 лет спустя.)

Корсаков — издатель, весёлый поэт, по духу, кажется, довольно близкий к Пушкину (он всего на год моложе), и характеристики, которыми его награждают с первых дней наставники, почти столь же лестные:

«Корсаков Николай: весьма пылок, непризнателен[32], скрытен, нерадив, неопрятен, насмешлив; впрочем, усерден, услужлив, ласков. При больших способностях к учению и самонадеянию, менее прочих прилагает старания.

Николай Корсаков столько счастлив памятью и одарён понятливостью, что с первого взгляда, обняв в мыслях изъяснение, считает себя свободным от внимания и, кажется, не чувствует пользы постоянного прилежания, однако же успехи его в обоих языках довольно хороши».

Подписано: «Гувернёр Чириков, профессор Кошанский».

Так жили и мыслили 12—13-летние поэты, франты, весельчаки, мечтатели…

Между тем подходит к концу первый лицейский учебный год — 1811/12-й.

1812 год

И быстрым понеслись потокомВраги на русские поля.Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком,Дымится кровию земля;

И сёла мирные, и грады в мгле пылают,И небо заревом оделося вокруг,Леса дремучие бегущих укрывают,И праздный в поле ржавит плуг.Из «Воспоминаний в Царском Селе», 1814 годВы помните: текла за ратью рать,Со старшими мы братьями прощалисьИ в сень наук с досадой возвращались,Завидуя тому, кто умирать

Шёл мимо нас…Из стихотворения к последней для Пушкина лицейской годовщине 19 октября 1836 года

24 июня 1812 года перешла Неман и вторглась в русские пределы огромная, почти 600-тысячная армия Наполеона, армия, как говорили, «двунадесяти языков» (так как под знамёна императора французов были мобилизованы десятки тысяч немцев, итальянцев, поляков и других покорённых народов).

Цель захватчика была проста и ясна: мировое господство.

Сомнений в успехе у него почти не было: слишком легко и быстро сокрушал Бонапарт лучшие армии Европы; считавшаяся непобедимой прусская армия была разгромлена в 1806 году за четырнадцать дней; численное превосходство австрийских войск не спасло их от нескольких жестоких поражений. Русские же армии в тот момент, когда Наполеон начал войну, уступали французам в численности, снаряжении, были разъединены на огромном пространстве страны.

И вот тревожные вести, слухи ползут по русским деревням, городам, столицам — достигают, конечно, и Царского Села. Армии Багратиона и Барклая сумели соединиться, но оставлен Смоленск.

Главнокомандующим назначен Кутузов, а враг меж тем уже в нескольких дневных переходах от Москвы — и мы знаем, что горячие, юные лицейские головы подхватывают несправедливую молву об измене Барклая, будто бы не давшего должный отпор врагу.

Кюхельбекер откровенно пишет о том матери, она же отвечает умным письмом, которое, несомненно, было пересказано товарищам (и когда, много лет спустя, Пушкин в стихотворении «Полководец» высоко отзовётся о Барклае,— как не вспомнить ему лицейские страсти!).