Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

И кто же догадается в ту пору, что шутливейшая эпитафия — акростих Николаю Ржевскому (вероятно, сочинение Илличевского) — это предсказание первой лицейской смерти:

Родясь как всякий человек,Жизнь отдал праздности, труда как зла страшился,Ел с утра до ночи, под вечер спать ложился;Встав, снова ел да пил, и так провёл весь век.Счастливец! на себя он злобы не навлек;Кто, впрочем, из людей был вовсе без порока?И он писал стихи, к несчастию, без прока.

И разве Пушкин не написал незадолго до этого сам себе:

Здесь Пушкин погребён; он с музой молодою,С любовью, леностью провёл весёлый век,Не делал доброго, однако ж был душою,Ей-богу, добрый человек.

Смерть казалась очень далёкой, лёгкой, нереальной, не то что любовь, близкая и мучительная…

Полюбили…

«29 ноября, 1815

Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданием, с неописанным волнением стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — её не видно было! Наконец, я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с ней на лестнице — сладкая минута!..

Он пел любовь, но был печален глас,Увы, он знал любви одну лишь муку!(Жуковский)

Как она мила была! как чёрное платье пристало к милой Бакуниной!

Но я не видел её 18 часов — ах! какое положенье, какая мука!

Но я был счастлив 5 минут».

Мы вспомнили б, как Вакху приносили

Безмолвную мы жертву в первый раз.Как мы впервой все трое полюбили,Наперсники, товарищи проказ…

«Все трое» — это Пущин, Пушкин, Малиновский. О любви они все давно пишут, толкуют, хвастают и мечтают. Горчакову только что написано послание: «знак», эмблема, подходящая другу-красавцу,— стрела Амура или Эрота — Любовь.

Что должен я, скажи, сейчасЖелать от чиста сердца другу?Глубоку ль старость, милый князь,Детей, любезную супругу,Или богатства, громких дней,Крестов, алмазных звёзд, честей?.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .Дай бог любви, чтоб ты свой векПитомцем нежным ЭпикураПровёл меж Вакха и Амура!

Ещё два года назад в пушкинских стихах возникает некая Наталья, Наташа, крепостная актриса из царскосельского театра графа Варфоломея Толстого.

Так и мне узнать случилось,Что за птица Купидон;Сердце страстное пленилось;Признаюсь — и я влюблён!.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .Так, Наталья! признаюся,Я тобою полонён…

Впрочем, Купидон не может изгнать ироническую наблюдательность молодого человека, взирающего на «прекрасную Клою» (вероятно, всё ту же Наталью) из зрительного зала:

Ты пленным зрителя ведёшь,Когда без такта ты поёшь,Недвижно стоя перед нами,А мы усердными руками

Все громко хлопаем….  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .Когда Милона молодого,Лепеча что-то не для нас,В любви без чувства уверяешь;Или без памяти в слезах,Холодный испуская ах!Спокойно в креслы упадаешь,Краснея и чуть-чуть дыша,—Все шепчут: «Ах! как хороша!»Увы! другую б освистали:Велико дело красотаО Клоя, мудрые солгали:Не всё на свете суета.