Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Он уже автор десятка стихотворений — «К Наташе», «Городок», «Лицинию», «Наполеон на Эльбе», «Гроб Анакреона», «К живописцу», «Усы», «Желание», «Друзьям» — некоторые уже в печати, другие в списках, многие разучиваются товарищами, знакомыми.

Кубок янтарныйПолон давно,Пеной угарнойБлещет вино.Света дорожеСердцу оно;

Но за кого жеВыпью вино?Заздравный кубокМечты, мечты,Где ваша сладость?Где ты, где ты,Ночная радость?Пробуждение

Я видел смерть; она в молчанье селаУ мирного порогу моего…Элегия

Молодой автор уже набрасывает план первого поэтического сборника.

Позже, после Лицея, его примут в «Арзамас» по всей форме и назовут Сверчком: в «Светлане» Жуковского — «Крикнул жалобно сверчок, вестник полуночи». Другой же арзамасец, Вигель, запишет: «Я не спросил тогда, за что его назвали Сверчком — теперь нахожу это весьма кстати: ибо в некотором отдалении от Петербурга, спрятанный в стенах Лицея, прекрасными стихами уже подавал он оттуда свой прекрасный голос».

А «спрятанный в стенах» — по учебным успехам то на 19-м, то на 23-м, то на 26-м, 28-м месте. Взглянем на отметки поэта за сентябрь — декабрь 1816 года, учитывая, что в Лицее ставили единицу за отличные успехи, двойку — за очень хорошие, тройку — за хорошие, четвёрку — за посредственные и нуль «за выражение отсутствия всякого знания, равно для означения дурного поведения».

Итак, у Пушкина: энциклопедия права — 4, политическая экономия— 4, военные науки — 0, прикладная математика — 4, всеобщая политическая история — 4, статистика — 4, латинский язык — 0, российская поэзия — 1, эстетика — 4, немецкая риторика — 4, французская риторика — 1, прилежание — 4, поведение — 4.

Никакой середины: два предмета отличных, остальные — посредственно или никак: «Последним я, иль Брольо, иль Данзас…»

Сверчок на Парнасе…

Парнас, однако, переносится в лазарет, где Пушкин, болея или желая болеть, охотно проводит дни и недели, отбиваясь от попыток лицейского лекаря Пешеля помочь юному организму. Арзамасцы же переживают за молодого собрата, но притом частенько, иногда справедливо, иногда незаслуженно, корят Сверчка за малые знания, легкомыслие — думают, что ему не помешало бы поучиться в каком-нибудь знаменитом западноевропейском учебном заведении. «Сверчок что делает? — спрашивает несколько позже Константин Батюшков, один из лучших поэтов „арзамасских и русских“.— Кончил ли свою поэму? Не худо бы его запереть в Геттинген[49] и кормить года три молочным супом и логикой. Из него ничего не будет путного, если он сам не захочет. Потомство не отличит его от двух однофамильцев, если он забудет, что для поэта и человека должно быть потомство… Как ни велик талант Сверчка, он его промотает, если… Но да спасут его Музы и молитвы наши!»

Пушкин, по правде говоря, и сам знает, что многому следовало бы подучиться… Позже, в Кишинёве, будет звонко хохотать, когда не сумеет показать на карте какое-то известное географическое место, а вызванный тут же крепостной слуга одного из офицеров — сумеет…

В Михайловской ссылке Пушкин, как говорили, прочёл двенадцать подвод книг… Учился он всю жизнь — опасения же друзей, что «промотает», «забудет», с самого начала были неосновательны… За маской, внешним покровом легкомыслия вырабатывался не только талант, но и серьёзнейший мыслитель, умнейший человек. Иначе ничего бы нам не оставил…

Но это всё станет ясно позже — не сейчас, когда он веселится в лицейском лазарете, когда происходит событие, обогащающее весёлую лицейскую поэзию тёмной житейской прозой.

Полиция открывает, что лицейский дядька Константин Сазонов совершил в Царском Селе и окрестностях шесть или семь убийств. Публика извещена: «Взят под стражу здешнею городскою милицией служитель Лицея из вольноопределяющихся Константин Сазонов за учинённое им в городе Царское Село смертоубийство, в коем он сам сознался». Тут же, естественно, появляется коллективная национальная поэма «Сазоновиада» из двух песен и столь низкого качества, что вызывает отклик «издателя»:

«Вот начало такого стихотворения, которое если будет продолжено, то принесёт истинную честь всей национальной лицейской литературе. Желательно было бы, чтоб оно было кончено, но автор оной… знает, чего требует его гений? — Кулаков!!!»

Отозвался на события и выздоравливающий поэт:

Заутра с свечкой грошевоюЯвлюсь пред образом святым:Мой друг! остался я живым,Но был уж смерти под косою:Сазонов был моим слугою,А Пешель лекарем моим.

Меж тем после долгого лицейского безначалия — теперь новый, прогрессивный директор: Егор Антонович Энгельгардт.