Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

С другими офицерами лейб-гвардии гусарского полка — весёлые проказы. Каверин, Молоствов, Соломирский, Сабуров, Зубов — каждому из этих отчаянных гусаров, ничего о том не подозревающих, их юный приятель уже обеспечивает бессмертие: несколько строк Молоствову; экспромт «Сабуров, ты оклеветал…». Позже Онегин

К Talon[52] помчался: он уверен,Что там уж ждёт его Каверин…

Легенд, смешанных с былью, о гусарских похождениях юного Пушкина сохранилось немало; рассказывали, например, будто на одном кутеже Пушкин держал пари, что выпьет бутылку рому и не потеряет сознания. Пари выигрывается, потому что, выпив бутылку, Пушкин хоть ничего и не сознаёт, но сгибает и разгибает мизинец.

В этих рассказах не хватает только двух, но очень важных вещей. Во-первых, те гусары соединяли «безумное веселье» со взглядом на жизнь вольным, полным достоинства — и это приведёт многих из них прямо в декабристские тайные союзы или в близкий круг сочувствующих…

Второе обстоятельство, которое надо здесь вспомнить,— всё растущее стремление Пушкина вырваться на свободу, избавиться от мелочной, нудной опеки. Он даже попросился у отца в гусары, но Сергей Львович разрешит «по здоровью» только в «гвардейскую пехоту»… Пройдёт немного времени — и будет жаль Лицея, и никогда не уйдут чудесные царскосельские воспоминания… Но пока какое счастье заболеть или удрать к гусарам; или вдруг, к рождеству, редкая удача: отпуск к родителям в Петербург (и ещё 16 лицейских также впервые отпущены к родственникам); каникулы, во время которых каждый день можно видеться с Жуковским:

«Милостивый государь!

Мы возвращаем Вам Вольтера, девицу Орлеанскую, моего отца и мою мать и т. д.— всего

           4

           3

_________

Итого 7

И сверх того, г-н Кюхельбекер посылает Вам 4 тома „Амфиона“.— Очень благодарен от себя. Мой милый господин Жуковский, надеюсь, что завтра я буду иметь удовольствие видеться с Вами; покорнейше просим Задига, Тристама и др. отобедать у нас сегодня, если возможно»[53].

За рождественские недели, однако, вдруг захотелось и обратно, к своим лицейским: грустно думать о скорой разлуке —

Опять я ваш, о юные друзья!Туманные сокрылись дни разлуки:И брату вновь простёрлись ваши руки,Ваш резвый круг увидел снова я.Всё те же вы, но сердце уж не то же:Уже не вы ему всего дороже.Уж я не тот… Невидимой стезёйУшла пора весёлости беспечнойУшла навек, и жизни скоротечнойЛуч утренний бледнеет надо мной..  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .О дружество! предай меня забвенью:

В безмолвии покорствую судьбам,Оставь меня сердечному мученью,Оставь меня пустыням и слезам.

Поэт, размышляющий о своём назначении, теперь ищет и, конечно, находит в самом Лицее материал для творчества; кое-что записывает, стараясь сохранить поэтические и жизненные впечатления.

«Вчера не тушили свечек; зато пели куплеты на голос: „Бери себе повесу“. Запишу, сколько могу упомнить.

На КайдановаПотише, животины!Да долго ль, говорю?Потише — Борнгольм, БорнгольмЕщё раз повторю.На КарповаКакие ж вы ленивцы!Ну, на кого напасть?Да нуте-ка, Вольховский,

Вы ересь понесли.А что читает Пушкин?Подайте-ка сюды!Ступай из класса с богом,Назад не приходи…На Гакена[54]Мольшать! я сам фидала,Мольшать! я гуфернер!Мольшать! — ты сам софрала —Пошалуюсь теперь.На Левашова[55]Bonjour, Messieurs — потише!

Поводьем не играй!Уж я тебя потешу.A quand l’équtation[56].На ВильгельмаЛишь для безумцев, Зульма[57],Вино запрещено.А Вильмушке, поэту,Стихи писать грешно».

Или:

А не даны поэтуНи гений, ни вино.