Творчество

— Владимир Николаевич?.. Да, это я... Приезжайте!

Краткость этих слов создавала впечатление, что Бугров еще раньше условился с Головановым о встрече и что тот лишь ждал подтверждения.

Вслед затем Бугров позвонил Ракитину.

— Следует закончить, Иван Никанорович, тот разговор, который мы прервали час назад... Нет, я не в союзе. Я нахожусь у Константина Петровича Веденина... (Бугров замолк и терпеливо выслушал какое-то многословное возражение.) Понимаю, Иван Никанорович. Понимаю, но согласиться не могу.

Снова пауза. Веденин стоял в нескольких шагах от телефона, но и к нему доносились взвинченные интонации.

— Понимаю. Все понимаю, — повторил Бугров. — И все же нам необходимо встретиться.

Через несколько минут приехал Голованов.

— Встречай, Константин Петрович. Встречай и показывай. Что, не удается больше утаивать работу?

И снова, так же как и Бугров, Голованов пытливо смотрел на полотно. Снова молчание царило в мастерской. С каждой минутой это молчание наполнялось для Веденина все большим нетерпением, напряженностью.

Напряженность сделалась еще сильнее, когда на пороге появился Ракитин. С первого взгляда можно было понять, какого усилия стоило ему вторично появиться на этом пороге. Ограничившись общим поклоном, шагнул вперед.

— Наш разговор должен быть абсолютно ясным, — сказал Бугров. — Для этого, повидимому, надо изложить некоторые обстоятельства. Разрешите с этого и начать.

Показывая пример, он опустился в кресло. Веденин и Голованов сели на диван. Ракитин предпочел остаться в стороне.

— Срочный мой приезд вызван одним письмом, — начал Бугров. — Это письмо, сигнализирующее о неблагополучии в ленинградской организации художников, поступило в Центральный Комитет партии. Желая иметь всестороннее освещение фактов, изложенных в письме, Центральный Комитет обязал меня в кратчайший срок подготовить докладную записку. О чем же говорится в этом письме?

Бугров встал и продолжил свою речь, шагая из угла в угол.

— Письмо указывает, что в ленинградском Союзе художников создалась невыносимая обстановка. Письмо указывает, что некая группа художников, захватив руководство, диктует остальным свои художественные вкусы, извращает принципы здорового творческого соревнования и, более того, пытается скомпрометировать тех, кто находит мужество не подчиниться грубому администрированию.

Веденин возмущенно обернулся к Голованову и не заметил поэтому, как Ракитин вспыхнул — вспыхнул и тут же побледнел.

— Приводятся и факты, — все так же неторопливо продолжал Бугров. — Особо подчеркивается недостойное поведение художника Веденина. Закончив картину, весьма неполноценную по своим качествам, опасаясь невыгодных для себя сравнений, Константин Петрович Веденин добился того, что картина Ивана Никаноровича Ракитина была отвергнута отборочной комиссией, не получила доступа на всесоюзную выставку... Таково, в кратких словах, содержание письма.

На мгновение задержавшись взглядом на полотне Веденина, Бугров снова опустился в кресло.

— Разумеется, наша сегодняшняя беседа носит предварительный характер. Центральный Комитет поручил провести самое внимательное выяснение всех фактов. Мы уже договорились с Владимиром Николаевичем: послезавтра созывается совещание творческого актива союза. Малейшая жалоба, малейшее заявление будут тщательно рассмотрены. Лишь после этого Центральный Комитет вынесет свое суждение... Вы можете спросить — какую же цель преследует эта наша беседа? Мне кажется, нет оснований откладывать разговор о тех двух полотнах, которые так резко противопоставлены в письме. Не правда ли, Иван Никанорович?

— Да... Конечно...

— Рад, что между нами нет расхождений. А потому и разрешите откровенно высказать свое мнение как об одной, так и о другой картине.

Пристально глядя перед собой, словно восстанавливая в памяти полотно Ракитина, Бугров не торопился продолжить свои слова. Казалось, он не замечал той нервозности, которую Ракитин не в силах был дольше скрывать.

— Вы посвятили, Иван Никанорович, свое полотно производственному совещанию, сознательности и сплоченности советских рабочих. Значительная тема! Да и содержание вашего полотна нельзя пересказать в двух словах. Изображен целый ряд людей, дана обстановка совещания, множество деталей... А вот полотно Константина Петровича... Долго ли передать его содержание? Двое рабочих столкнулись у входа в цех. Вот, собственно, и все.

— Однако картина превосходная! — не удержался Голованов.

Это восклицание как будто лишило Ракитина последней выдержки.

— Превосходная? — переспросил он со злорадным вызовом. — Так-таки превосходная?

— Да, Иван Никанорович. Это мое мнение.

— А ведь картина-то... Она ведь на символе основана!.. Любопытно послушать, как уживаются у вас символические образы с пониманием социалистического реализма?

Голованов хотел ответить, но Бугров остановил его коротким, настойчивым жестом.

— Не будем торопиться!.. Кстати, Иван Никанорович, в том письме, о котором я говорил, выдвигается это же обвинение. Тем важнее в нем разобраться.