Ты будешь моей (СИ)

Руки с моей талии пропадают, прежде чем Ян отстраняется, я ощущаю, как каждая мышца в его теле каменеет. Словно перед броском.

Я знаю, что он намеревается сделать, но не могу позволить ему ударить собственного отца. Моя гордость не умрет, если мы просто спокойно уйдем без создания лишних сцен перед фотографами.

— Не надо, — быстро поворачиваюсь к Яну и обхватываю ладонями его щеки. Заставляю посмотреть на меня. — Не надо, пожалуйста. Я хочу уйти отсюда. Прямо сейчас.

Перетягиваю его внимание на себя, отвлекаю, не позволяя Яну сдвинуть меня в сторону.

— Отца ударить решил, щенок? — Леонид Вадимович только подливает масла в огонь. — Из-за бабы?

— Просто дыши, хорошо? Это все того не стоит, — мои пальцы скользят по колючей щетине. — Пойдем. Пожалуйста, пойдем в твою машину.

Вижу, как дергается кадык на шее Яна. Вверх и вниз, когда он тяжело сглатывает, запрокинув голову на пару секунд.

Когда он возвращается ко мне, его глаза уже более осмысленные. Из взгляда исчез гнев, хоть он и до сих пор напряжен. Кулаки все еще сжаты.

Пользуясь заминкой, я тащу Яна к выходу, не потрудившись попрощаться с его родителями. Откуда-то берутся силы, чтобы вытолкнуть эту неподъемную тушу на улицу, когда он начинает сопротивляться.

Муравей может поднять больше собственного веса, да? Я могу шипеть и бросаться ругательствами, молотя кулаками по твердой груди.

— Стой на месте! — приказываю, загородив собой дверь.

— Да не собираюсь я возвращаться, — фыркает мне в ответ Ян и убирает от лица мои волосы.

Спасибо, а то у меня из-за них все рябило.

— Ты такая властная, детка. У меня аж встал, — наклоняется, чтобы выдохнуть мне это в губы, обхватывает задницу, приподнимая меня.

— Я прикую тебя дома наручниками и заставлю страдать.

— Ну нет, золотце, не настолько.

Ян открывает для меня дверь, сам садится в машину следом. Он заводит мотор, но не спешит двигаться с места.

— Отец кое-что рассказал мне, — начинает он.

А у меня сердце ухает в желудок. Я надеялась, что мне удастся удержать эту историю в секрете от Яна, но, к сожалению, все решили за меня.

Я работала в лицее около полутора месяцев. Привыкала постепенно к избалованным детям, которые считали, что им все должны.

Должны прощать отсутствие домашнего задания, должны задавать только те вопросы, на которые они могут дать ответы. Должны ставить исключительно хорошие оценки.

В одиннадцатом классе у некоторых уже были права и свои личные автомобили. Тимофей Русаков был как раз таким юным водителем.

В один из дней, когда валил сильный мокрый снег, он на машине поравнялся со мной на выходе из лицея и предложил подвезти, а заодно обсудить возможность для него исправить несколько двоек, сияющих в электронном журнале напротив его фамилии.

— Про лицей, да? — останавливаю воспоминания в своей голове, повернувшись к Яну. Меня начинает потряхивать из-за стыда от собственной глупости.

— Да. Если ты не хочешь говорить на эту тему…

— Я расскажу.

В машину к Русакову я села без каких-либо задних мыслей. К тому моменту я уже знала о своей беременности и начала тщательнее заботиться о здоровье, а снегопад с ветром могли здорово подбить мне иммунитет. Тем более что как раз в этот день я сменила зимние сапоги на весенние, потому что с утра была неплохая погода с сухим асфальтом.

Тимофей заболтал меня, я увлеклась объяснением нюансов реферата для него и не заметила, что парень вез меня в каком-то странном направлении.

Мы приехали к заброшенным гаражам.

— Было очень страшно. Их трое, а я совершенно не знала, что творится в головах взрослых детей, которым с детства позволяли все. Они решили меня проучить за то, что чуть ранее я отказалась исправлять им оценки просто за красивые глаза. Золотые мальчики к такому не привыкли.

— Они?.. — Ян сглатывает, обхватывает мои холодные ладони и греет их своим дыханием. — Они что-то сделали тебе?

Я благодарна ему за отсутствие слова «изнасилование» в вопросе. Тогда это казалось мне самым страшным, потому что вряд ли ребенок смог бы пережить такое. Я практически сразу поймала себя на мысли, что боюсь не за себя.

— Ничего серьезного, я отделалась испугом. Но скорее всего это было первым предупреждением. Если бы мне удалось выкрутиться, не знаю… На следующий день я сразу же пришла к директору, рассказала ему все, а он показал заявление на мое имя. У Тимофея был младший брат, который обвинил меня в домогательствах.

— Чего?

Я по глазам Яна понимаю, что ему тяжело далась эта цензурная версия вопроса. Потому что он точно собирался задать его по-другому.

— Ага. Твоя жена приставала к бедному пятнадцатилетке, написывала ему извращенные сообщения, шантажировала двойками.

— Я, конечно, сразу понял, что тут есть какой-то подвох, но, блять, это все равно в башке не укладывается. И себя я помню, в пятнадцать и в восемнадцать, не было у нас с Мироном такой хуйни в головах.

— Всем бы быть такими адекватными…

— Почему не упоминала об этой истории?