Ты будешь жить (сборник)

Несмотря на бодрые заверения политиков о том, что война в Чечне вот-вот закончится, в Грозном по-прежнему из-под завалов били снайперы, взрывались на фугасах люди и машины. Наша задача была проста: сопровождать колонны, охранять здания и учреждения. Если возникнет необходимость, принимать участие в зачистках.

В тот февральский день с утра светило солнце. Выпавший снежок слегка припорошил груды битого кирпича и куски ржавой жести, которыми была усыпана земля. Говорят, в прошлую войну местные жители этими кусками накрывали тела мертвых солдат, чтобы их не пожрали крысы и собаки.

Свободные от службы бойцы вповалку спят на дощатых нарах. Старшина Игорь Кирилин сидит у раскаленной буржуйки и чистит автомат. Игорь родился в Грозном, здесь служил в милиции, дослужился до офицера. Потом, когда русских в Чечне стали убивать, уехал в Россию, но в «органах» места ему не нашлось. Тогда вместе с казаками Кирилин уехал воевать в Югославию, потом – в Приднестровье. Ну, а когда началась заваруха в Чечне, он был тут как тут. Его милицейское звание здесь не считается, и Игорь вместе с нами тянет солдатскую лямку. Он знает все о Чечне и о чеченцах. Я спрашиваю его:

– Игорек, а с Басаевым ты встречался?

– Ну-у, Шамиль – лошадка темная, учился в Москве, говорят, что даже Белый дом во время путча защищал. Знаю одно, что перед тем, как он появился в Абхазии, его батальон прошел подготовку на учебной базе то ли КГБ, то ли ГРУ. Специально его для Чечни натаскивали, понимаешь?

Старшина клацает затвором, нажимает на курок.

– А вот Руслана Лобазанова, Лобзика, бывшего спортсмена, знал лично, в одной школе учились. Сильный был человек, волевой, хотя и отморозок конченый. Лучшего друга детства Ису Копейку, по его приказу, вместе с машиной сожгли. Тоже какие-то шашни с комитетом крутил. После того, как его охранник застрелил, в кармане удостоверение комитетское нашли.

Игорь сплевывает на пол:

– Поверь на слово, все они здесь повязаны одной веревкой. Я воюю только потому, что остановиться не могу, война – это как наркотик, затягивает.

– Ну, а когда эта заваруха закончится, что делать будешь?

– На Москву пойду. Соберу ребят отчаянных и на Кремль рвану. Вот тогда вся страна вздохнет с облегчением.

Договорить нам не дали. Прибегает офицер-СОБРовец, кричит:

– Хлопцы! Подъем! Чехи из гранатомета рынок обстреляли.

Выезжаем на зачистку. Народ на рынке сразу же разбежался. На грязном снегу лежат несколько мертвых солдат в окровавленных грязных бушлатах, и несколько гражданских. Над ними уже воют женщины. Мы перекрываем БТРами улицы, ведущие к рынку, командует майор из СОБРа. Спускаемся в подвал, вместе с нами бойцы ОМОНа, Игорь Кирилин страхует вход. В подвале живут люди – русские старики, дети. Они испуганной стайкой прижимаются к стене. На стоящей посередине подвала кровати остается сидеть девчонка лет 15–16-ти, таращит испуганные глаза и прячет что-то под подушку. Омоновец наставляет на нее автомат:

– Тебе, красавица, что – особое приглашение нужно или ноги от страха отнялись? Девчонка неожиданно с вызовом откидывает одеяло.

– Представь себе, отнялись!

Вместо ног у нее торчат обрубки. Какой-то старик кричит:

– Родимые, да мы же свои, который год здесь мыкаемся. Вера – вообще с прошлой войны сирота, да еще и ноги бомбой оторвало.

Я подхожу и осторожно накрываю ее ноги серым солдатским одеялом, достаю из-под подушки спрятанный пакет. Я – специалист по разминированию, но на фугас это не похоже. Оказалось – краски, обыкновенные акварельные краски. Девчонка смотрит исподлобья:

– Если захочешь забрать, я не отдам.

Омоновец по-крестьянски вздыхает:

– Господь с тобой, дочка. Мы ведь – тоже люди.

Вечером возвращаемся на базу. Нашли несколько снарядов. Этого добра здесь навалом. Задержали несколько мужчин-чеченцев. Одного из них Игорь знает. Что-то спрашивает по-чеченски. Тот не отвечает. Старшина поясняет:

– Это Ширвани Асхабов. Их шестеро братьев, все боевики. Трое от бомбежек в городе погибли, остальные в горы ушли.

Задержанных доставили во временный райотдел милиции. Игорь что-то долго объяснял дежурному. На следующий день я выпросил у старшины два сухих пайка. За коробку конфет взял в санчасти бинты и лекарства. Пришёл во вчерашний подвал. Никто не удивился моему приходу. Люди занимались своими делами. Девочка рисовала, сидя на кровати. С белого листа на меня смотрела старенькая церковь, ее отражение в осенней воде. Я задвинул вещмешок под кровать, присаживаюсь на ее край.

– Как дела, художник?

Девочка улыбнулась бескровными губами:

– Хорошо или почти хорошо. Вот только ноги болят. Представляешь, их уже нет, а они болят.