Ты спишь?

— Вот теперь мы говорим на одном языке. — Эллен с улыбкой вывела машину на улицу.

* * *

Кузина привезла меня в «Последний звонок», самое уважаемое питейное заведение Элм-Парка. Я жила в Нью-Йорке, где пространство ценится на вес золота, а клиенты баров готовы платить больше двадцати долларов за так называемые «неповторимые коктейли собственного приготовления», — поэтому в «Последнем звонке» меня поразили как просторность (здесь имелись большая барная стойка, кабинки вдоль стен и не меньше пятнадцати столиков, не говоря уж об одном музыкальном автомате и двух игровых), так и низкая стоимость напитков (коктейль из виски с диетической колой обошелся мне в жалкие два доллара, а белое вино Эллен — чуть больше трех).

— Ну, — начала кузина, пригубив вина, — расскажешь, что произошло?

Я поморщилась. Признаться в том, что я поставила под сомнение честность Лани, почему-то казалось предательством. Хоть сестра ничем не заслужила моей преданности, я все равно не могла обсуждать это с Эллен.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом?

— Давай, — кивнула она. — Представляешь, Тина…

— Она носит мамины сережки, — неожиданно выпалила я; все же не удержалась. — Носит, будто свои. Будто имеет на них право.

Лицо Эллен смягчилось.

— У мамы есть и другие украшения тети Эрин. Она найдет для тебя что-нибудь памятное.

— Не в том дело. У Лани не должно быть маминых сережек — особенно маминых. Ты помнишь, когда она проколола уши?

Эллен покачала головой.

— Нам было десять лет. Тебе прокололи уши в честь дня рождения, и мы страшно завидовали. Просили-умоляли, но мама не уступала. До тринадцати лет никаких сережек, и точка. Я в знак протеста заперлась в ванной. Пока родители откручивали дверную ручку, чтобы меня выудить, Лани стащила из маминого кошелька деньги, доехала на велосипеде до торгового центра и убедила первого встречного сыграть ее опекуна. Вернулась страшно довольная, с фионитовыми гвоздиками в ушах. Мама очень разозлилась. Прямо-таки вышла из себя. Хотела силой вытащить сережки, папа ее еле отговорил. Родители разрешили проколоть уши и мне, раз уж такое дело, но я не стала. — Я пощупала мочку уха, которую проколола лишь в колледже. — Я хотела быть хорошей.

— Ты хорошая. И всегда была хорошей.

— Что толку? Мама бросила нас обеих. — Я сделала большой глоток коктейля и попыталась отогнать непрошеное воспоминание: мама в венке из одуванчиков преподает нам урок биологии вперемешку с основами садоводства. — Я всегда думала, что она вернется. Знаю, глупо, и все же я так думала. Верила — однажды мама отыщет желаемое и потом… приедет домой. А она умерла… Хуже того — решила умереть. Опять решила бросить нас. Откуда такой эгоизм?

— Ох, дорогая…

— Я жутко злюсь, Эллен. — Слезы жгли мне глаза. — Жутко на нее злюсь.

— Тогда уж злись на Поппи Парнелл. Твоя мама наложила на себя руки после того, как подкаст стал популярным. Вряд ли это просто совпадение.

— На Поппи Парнелл я тоже злюсь. За маму. И за подкаст этот, из-за которого я совсем запуталась.

Кузина пристально посмотрела на меня.

— Что значит «запуталась»?

Я покачала головой, не желая развивать мысль.

— Поппи манипулирует фактами. Говорит полуправду.

— Кстати о полуправде. — Эллен аккуратно пригубила вино. — Что ты рассказала своему парню?

— Тонко подмечено, — съязвила я. — Я воспользовалась твоим советом. Сказала, что умерла тетя А.

Эллен скривилась.

— Я сболтнула просто так, солнце. Не подумала. Когда-нибудь вы с Калебом решите пожениться…

— Возможно. Не всем нужна бумажка, чтобы узаконить отношения.

Эллен закатила глаза.

— Давай я перефразирую. Возможно, в будущем вы с новозеландским дружком решите, что упомянутая «бумажка» пригодится вам для получения статуса законного иммигранта, и захотите пожениться. Что тогда? Будешь вечно держать маму вдали от Калеба? Это разобьет ей сердце.

Я уронила голову на барную стойку, стукнулась лбом об отполированное алкоголем дерево.

— Эллен, я не знаю. Стараюсь, как могу, ясно?

— Сядь. Я просто хочу помочь.

Я выпрямилась, вздохнула.

— Нужно рассказать Калебу правду. Я понимаю. Но я уже такую кашу заварила!.. Он меня не простит.

— Простит. — Эллен успокаивающе погладила меня по плечу. — Калеб тебя любит.

— Он любит ложь, которую я ему о себе сочинила.

— Он любит тебя. Помнишь, мы с Питером приезжали к вам в Новую Зеландию? Я видела, как Калеб на тебя смотрел… Он сражен наповал.

Я поморщилась.

— Надолго ли?

— Ох уж этот твой пессимизм! По дороге за тобой в аэропорт я слушала подкаст — не тот подкаст, ясное дело, а вдохновляющий. Так вот… — Эллен умолкла на полуслове и посмотрела на свой мобильный, который завибрировал и запрыгал по поцарапанной барной стойке. На экране возникло фото Питера, и Эллен, нахмурившись, подождала окончания звонков. — Я предупредила его, что буду с тобой и что меня нельзя беспокоить. Он, видимо, забыл. О чем я? Ах да…