Тысяча акров

Вода оказалась прохладной и освежающей. Воспоминания о маме, о ее страхах давили на меня, будто опухоль, растущая внутри и мешающая дышать. Я не успела подружиться с собственной матерью. Она умерла до того, как я стала достаточно взрослой, чтобы быть с ней на равных. Мама никогда с нами не нежничала. Помню, как она деловито кормила Кэролайн, ловко меняла ей подгузники, невозмутимо убирала последствия младенческих игр. Все делала быстро и четко: без умиления, но и без суровости – с улыбкой и доброй шуткой, даже если ребенок был еще слишком мал, чтобы что-то понять. Она не кормила Кэролайн грудью (хотя так было проще), а сразу стала давать ей смесь из бутылочки, как рекомендовали врачи. С нами, я уверена, она поступала так же, а ведь у фермерских жен, как известно, забот и без того хватает. Сам процесс кормления являлся для нее рутиной без малейшего намека на сокровенное единение с младенцем, когда тот самозабвенно припадает к теплой материнской груди. За собой мама следила: никогда не выглядела затрапезно, даже дома одевалась нарядно. Помню ее платья с вытачками, складочками, декоративными пуговицами и аппликациями. Жизнь отпустила ей слишком мало времени – всего десять лет – чтобы побыть матерью, и она не успела раскрыться в этой роли. Умерев так рано, мама навсегда осталась молодой в моей памяти. За пеленою времени ее образ сливался с моим собственным ощущением себя. Я боролась с соблазном судить ее заблуждения и ошибки по себе, так можно совсем потерять к ней уважение, допустив, что ее чувства и мысли были такими же легковесными и инфантильными, как и мои тогда.

То, что мать, совсем еще молодая женщина, так ясно предвидела мое будущее, нервировало и пугало меня, словно что-то глубоко личное вдруг оказалось выставленным на всеобщее обозрение. К страху примешивалась жалость к матери, к ее тревогам и сомнениям. С высоты прожитых лет она казалась мне слабой и беспомощной, ведь я теперь была старше, чем она тогда.

Странно, но пока Мэри не сказала, мне даже в голову не приходило, что ситуация с болезнью Роуз как-то напоминает нашу с мамой. Наверное, потому что теперь я больше думала о себе: как я буду без сестры, без моей хорошей малышки, без моей родной девочки, которую я всегда любила, сколько себя помнила. Но вообще, конечно, Роуз очень похожа на мать – характером, лицом и даже именем. Энн Роуз Амундсен – так звали маму в девичестве. Мое имя, Вирджиния, слишком вычурное для фермерской семьи, взято из книг, как и имя Кэролайн.

Я постоянно думала о маме и в то же время ясно понимала всю бессмысленность этого. Что у меня осталось? Только воспоминания и полузабытые снимки. Но они не могли пролить свет на тайны прошлого. Внезапно мне пришла в голову сумасшедшая мысль: а вдруг Роуз – реинкарнация мамы, и тогда достаточно лишь внимательно следить за всеми ее словами и поступками, чтобы найти ответ? Но делать это нужно исподволь, по крупицам восстанавливая истину, словно собирая на убранном поле пропущенные початки. Конечно, я понимала, что это полный бред, так ничего не выяснишь. Чтобы найти ответы, придется поездить по соседям, которые знали маму раньше, разыскать ее брата в Аризоне или в Нью-Мексико, если он еще жив, и, в конце концов, поговорить с отцом. Придется стать ее биографом, ее обвинителем или адвокатом. Но вряд ли эта утомительная и бесполезная беготня сможет дать мне то, чего так не хватало последние двадцать два года без мамы. Да и к тому же, будучи дочерью своего отца, я не верила в то, что возможно пробить стену молчания.

Я уже семь раз пересекла бассейн и немного успокоилась. Села на бортик и стала искать глазами девочек. Пэмми, оставив Дорин, сидела рядом с сестрой. Ее модные очки так и сияли на солнце.

Домой не хотелось. Солнце палило нещадно, и ночь не обещала прохлады. Рядом с нашим домом росло несколько деревьев, дававших спасительную тень, а вот дом отца, гордо стоявший на единственном холме, окружали только декоративные кустарники – смотрелись они солидно, однако в жару совершенно не помогали. Не спасала положения и жестяная крыша, несомненно красивая и приметная, но раскалявшаяся на солнце как сковородка.

Однако и сидеть у бассейна было немногим лучше. Пэмми ни словом не обмолвилась про Дорин и ее подруг и лишь озиралась по сторонам, словно высматривая кого-то. Пару раз она опускала взгляд в книгу, но хватало ее ненадолго. Линда, проштудировав свой журнал, отправилась купаться. Глянцевые страницы «Семейного круга» блестели на солнце так, что читать нельзя, поэтому я оставила Пэмми и уселась на бортик, свесив ноги в бассейн. В детстве мы с Роуз могли часами лежать на воде нашего пруда, впитывая влажную прохладу и растворяясь в прозрачной голубизне неба. Здесь такая роскошь недоступна: вода кишела ошалевшими от жары людьми. Какое уж тут уединенное созерцание?! Толчея вокруг утомляла, воодушевление, с которым мы сюда ехали, испарилось, сменившись полной апатией.