Тысяча акров

К разговору о том, что я поняла той ночью, когда мы везли отца после аварии, мы с Таем так и не вернулись. Зато я стала действовать более решительно и принялась устанавливать правила. Чувствовалось, что Таю это не нравится, но тема была щекотливая, я не хотела конфликтов с мужем, поэтому молчала. И он молчал, а что не высказано, того как бы и нет. Да и вообще, ему ли судить: его отец умер на редкость своевременно. Тай был уже достаточно взрослым, чтобы перенять опыт, но еще не тяготился наставлениями, а отец не вошел еще в тот возраст, когда становятся полоумными старыми брюзгами. Он был добродушным и в меру амбициозным фермером, Тай любил его и с легкостью перенес теплое сыновнее отношение на моего отца. Поняв это, я совсем по-другому взглянула на Тая, на отца и на всех нас. До меня вдруг дошло, что ссоры отца с Питом были на руку Таю: пока те двое ругались, муж спокойно и планомерно шел к своей цели. И потом именно к нему спорщики всегда обращались за поддержкой, и Тай с готовностью предлагал решение – свое решение. Я начала понимать, что все эти годы он, строя из себя покладистого парня, на самом-то деле преследовал собственные интересы. И это меня, по правде сказать, взбесило. Поэтому-то я и не обращала внимание на его молчаливое неудовольствие.

И еще меня начал раздражать его непрошибаемый позитивный настрой, упрямая уверенность в том, что все будет хорошо, хотя факты говорили об обратном. И если я злилась на себя за овечью покорность, с которой принимала все происходящее, то на Тая я была зла вдвойне, потому что он поощрял и поддерживал все мои страхи: пробовать новое, бороться, идти на конфликт. Корни мужниного характера я искала в истории его семьи: они десятилетиями владели одним наделом, ничего не теряли, но ничего и не приобретали. Стабильность.

Вряд ли во мне, обычно такой нерешительной и боязливой, можно было предположить скрытого бунтаря, но именно я пошатнула основы в нашей семье, приготовив китайское блюдо по рецепту из раздела «Меню на сегодня» в ежедневной демойнской газете.

Я убедила себя, что Тай возражает не против конкретных мероприятий, которые мы наметили с Роуз, а вообще против того, чтобы мы пытались что-то менять. Конечно, я понимала: глупо теперь сердиться на Тая, ведь он всегда был таким: терпеливым, рассудительным, осторожным, берущим на себя роль бруствера в конфликтах с отцом. И все же я злилась.

Джесс Кларк считал, что мы с Роуз выбрали верную тактику.

Оказалось, что одни и те же события могут складываться в разные истории. Одна из них была историей моего отца. Его поведение становилось все более диким и непредсказуемым, и доказательств тому хватало: перекошенные и вздувшиеся кухонные шкафчики так и стояли на подъездной дорожке; конфискованный, а затем возвращенный грузовик оказался весь искореженным (правый передний щиток расплющен об колесо, фара разбита, бампер смят, из щелей торчит трава); и еще наконец-то доставили диван, белый, обитый парчой, на изогнутых ножках, – более неуместной мебели для фермерской гостиной и представить нельзя. Другая история складывалась из улик нашей ссоры с Кэролайн: шквал телефонных звонков, сменившийся мертвой тишиной; заметка в газете, которая по стороны выглядела совершенно невинной, но на самом деле наносила тяжелейшее оскорбление, и последовавший за ней счет на сотню с лишним долларов за фирменный кухонный комбайн, к которому прилагалась записка, не менее оскорбительная: «Порадовались за вас, прочитав новость. Роуз Льюис с семьей». Захватывающая, пугающая, держащая в напряжении история, полная скрытых смыслов (для ее участников) и загадок, ведь папа так и не открыл своих мотивов. За ее развитием с любопытством следили все соседи, старательно собирали любые обрывки фактов, чтобы восстановить картину, и заполняли пробелы домыслами и примерами из прошлого.

Для меня же история тех дней была неразрывно связана с Джессом Кларком, его присутствие наполняло каждое мгновенье новыми смыслами и яркими красками. Стоит мне подумать о нем или о том времени, как перед глазами тут же возникает его лицо, его мускулистое тело. Помню, как чуть не потеряла дар речи, когда впервые увидела его на утренней пробежке. В одних кроссовках и легких спортивных шортах, без майки, он казался чуть ли не обнаженным по сравнению со всеми знакомыми мне мужчинами, которые ходили в рабочих штанах, тяжелых сапогах и бейсболках даже в самую жару. Мышцы на его ногах за годы тренировок стали напоминать сплетенные натянутые канаты. Живот, руки, спина, плечи – все было покрыто рельефными мускулами, каких у других мужчин я никогда не замечала. Но странно, мысли о Джессе никогда не были мыслями только о нем, он будто заполнял собой весь мир. Все вокруг напоминало о нем, рассказывало о нем, обещало и предвещало его. Когда он был рядом, мир обретал гармонию. Когда его не было, я знала, что она возможна.