Тысяча бумажных птиц

«Скорая помощь» уже прибыла. Врачи укладывают тело на носилки. Потрясенная, все еще пьяная жена пытается успокоить детей. На столе – недоеденный пудинг. Гарри сидит на нижней ступеньке лестницы и вспоминает все смерти, которые видел в пустыне Эль-Аламейн. Он отдал бы все, чтобы вернуться назад во времени и быть с теми солдатами в их последние мгновения – или держать за руку маму, погребенную под обломками ее разбомбленного дома. Потом Гарри думает об Одри – как ей, наверное, было страшно.

Гарри быстро выходит из дома. Ему нужно хотя бы кому-то помочь. Но на улицах ни души. Все сидят по домам: еще не закончили праздничное застолье, или прилегли вздремнуть, или уселись смотреть телевизор. Потом у него появляется идея. Он садится в автобус и едет в больницу Кингстон. Там он бродит по коридорам и заглядывает во все двери, пока не находит палату, где нет посетителей. На койке – старая женщина. Гарри садится с ней рядом и берет ее сморщенные, узловатые руки в свои. У нее на голове – бумажный колпак. Ее щеки ввалились, потому что никто не вспомнил, что надо вставить ей зубы. Кажется, она рада его видеть. Но он не знает, как ей помочь. Не может найти правильные слова. Он явно не тянет на ангела в блаженном видении. Его лицо обезображено беспокойством, он весь пропах сигарным дымом. Остро осознавая свою никчемность, он гладит ее костлявые пальцы – осторожно, чтобы не задеть иглу капельницы, закрепленную на тыльной стороне ладони. Гарри не знает, что делать: злиться на Бога или злиться, что Бога нет. Но пока он раздумывает, женщина умирает. Ее последний вздох дрожит в воздухе еще долго после того, как ее пульс прекращает биться.

Рождественскую ночь Гарри проводит на улицах. Пьяным водителям мерещится человек в расстегнутом пальто, стоящий на краю тротуара или беспечно переходящий дорогу, уворачиваясь от машин. Утром двадцать шестого декабря Гарри снова выходит в город – точно в тот самый момент, когда шестилетняя девочка выбегает на дорогу, забыв посмотреть по сторонам. Какая она легенькая, почти невесомая в его руках, как громко кричит ее мама. Но она не остается.

Г.Б. 26.12.05. Теплица для пересадки растений

Сидит в ванне напротив мамы – поцелуй с привкусом мыльной пены.

Снова мамин поцелуй. По спине расползается сыпь от ветрянки.

Мама целует ее разбитую коленку. Запах шашлыка и крема для загара.

Она целует в живот своего любимого плюшевого зайца.

* * *

Двадцать седьмого декабря Джона идет к дому 1A на Эрл-роуд, одержимый тайной, которую пыталась раскрыть его жена. Вчера он принял таблетки и спал всю ночь, но он до сих пор не уверен, что ему хватит сил исполнить задуманное. По крайней мере, теперь у него есть кого обвинять. Ярость, клокотавшая в нем со дня смерти Одри, обретает конкретную цель. Эта улица, этот дом с синей дверью, этот звонок. Джона звонит. Дверь открывает мужчина, его ровесник. На руках у мужчины – двухлетний малыш, весь перепачканный шоколадом.

Джона спрашивает о прежних жильцах. Ему отвечают, что раньше здесь жило семейство Банерджи.

– А еще раньше?

– Вообще без понятия.

Джона не отстает. Хозяин дома терпеливо ему объясняет, что в жизни не слышал ни об Одри, ни о Гарольде, ни о Гарри.

– К вам сюда не приходила женщина с рыжими волосами? Пару лет назад?

– Вы как сговорились. В прошлом месяце приходила какая-то девушка, спрашивала то же самое.

Джона морщится.

– Дорогой, у тебя все в порядке? – Голос из кухни.

Дверь распахнута настежь, и Гарри заглядывает в прихожую. Новые жильцы ободрали его обои и покрасили стены в совершенно ужасный бледно-зеленый цвет. Но в доме пахнет как прежде: мясной подливой, сушеными яблоками и землей. Кусок, отрезанный от его старого ковра, лежит у двери вместо половичка. Дом еще хранит воспоминания, и Гарри чувствует себя так, словно ему здесь рады.

Все утро Гарри следил за Джоной, опасаясь того, что тот может узнать.

– Супруга зовет.

– Да. Конечно. – Джона делает шаг назад. – Еще только один вопрос. Гарри Барклай. Вы не знаете, был ли у него сын или кто-то еще из родных?

Его собеседник уже начинает злиться.

– Я совершенно не в курсе, дружище.

Он оглядывается на свой кокон, сотканный из сэндвичей с индейкой и отобранных к празднику фильмов, – самый обыкновенный человек, не понимающий своего простого счастья. Гарри с трудом подавляет желание его напугать – призраки это умеют, – но Джона понимает намек и идет прочь, пробормотав на прощание унылое «С новым годом».