Тысяча бумажных птиц

Руки Гарри покраснели от холода. Глаза щиплет от слез, когда он размышляет о том, сколько жизней сломал, – пострадала не только Одри, но и Джона, и ее родители. Он причинил боль даже этой молодой женщине, которая нервно оглядывается на заросли кизила. Она сморкается в бумажную салфетку, потом поплотнее закутывается в пальто. Онемевшие пальцы Гарри уже не чувствуют карандаша.

Когда началась эта история, эта маленькая смерть? Когда у Одри случился выкидыш или когда она встретила меня? Но я буду предвзятым. Я не смогу рассказать эту историю честно. Простите меня.

* * *

Хмурый, промозглый ноябрьский день. В садах так пустынно, что даже птицы кажутся одинокими и потерянными. Если такая погода продержится чуточку дольше, озеро начнет замерзать. Хлоя вспоминает бумажный кораблик, затонувший у берега, и растерянные глаза маленькой девочки: почему он не поплыл? Держа руки в карманах, Хлоя пристально смотрит на свои ботинки. От ветра слезятся глаза. Она злится на Джону, что он предложил встретиться здесь: жестокая шутка.

На другой стороне озера Хлоя вдруг замечает облачко серого дыма. Это странно. Обычно садовники не разводят костры на берегу. Листья жгут в другом месте. Дым рассеивается, потом появляется вновь, чуть в стороне. Наверное, все-таки это не дым, а туман. Из-за кустов кизила выходит Джона и встает как вкопанный.

Хлоя торопится заговорить первой, пока он не начал ее обвинять.

– Прости меня, Джо. Я совершила ошибку.

Он по-прежнему не шевелится, только его грудь то вздымается, то опадает, словно ему трудно дышать и приходится сосредотачиваться на каждом вдохе.

– Представляю, как ты надо мной смеялась.

– Я не смеялась.

– Все это время ты знала…

– Я не знала, что делать.

– Сказать мне правду.

Они глядят друг на друга, как два незнакомца, которым издалека показалось, что они встретили кого-то знакомого, а теперь поняли, что обознались, и оба чувствуют себя глупо.

Разговор – жесткий, как хрящ, который не прожевать, но и не выплюнуть.

– Я хотела тебя защитить.

– Какая ты добрая!

Вскинув руки, Джона делает шаг вперед. Увидев, как Хлоя испуганно сжалась, втянув голову в плечи, он заставляет себя остановиться. Делает глубокий вдох и убирает руки в карманы.

– Я тебе доверял.

– Если хочешь меня пристыдить, это будет легко.

Она искренне признает свою вину, но не готова смириться с последствиями. Она хочет спросить: кто из нас не был надломлен? Кто из нас не прекрасен в своем человеческом несовершенстве? Но Джона яростен и свиреп, как человек, всеми силами борющийся за жизнь.

– Кто это был? Кто-то из наших друзей? С кем она спала?

– Я не знаю, кто это был. И я не уверена, что она с ним спала.

Джона напоминает ей раненого зверя, мечущегося по клетке. Потом он садится и просто сидит, глядя в пространство. Но даже теперь, когда он совсем рядом, ей все равно его не хватает. Потому что на самом деле его здесь нет.

Они оба смотрят на озеро. Гусь ковыляет по берегу ближайшего островка, его гогот разносится эхом по пустынному саду. Цапля присела на бортик весельной лодки. Джона сжал одну руку в кулак и трет ладонью костяшки пальцев.

– Мы так хорошо знали друг друга. То есть… мне казалось.

Она хочет спросить, о ком он сейчас говорит: о ней или об Одри, – но что бы она ни сказала, все станет разочарованием. Что бы я ни сказала, тебе будет больно; мне самой будет больно.

– Я уверена, она любила тебя. Может быть, после выкидыша… – Она говорит без умолку, взахлеб, надеясь найти правильные слова. Но все звучит как-то не так. Ее голос отдает фальшью, как часто бывает, когда она предельно искренна. – Джона, она любила тебя.

Она сует ему в руки желтый блокнот, который разрушит все его прошлое. Он листает страницы, потом закрывает глаза, отгораживаясь от знакомого почерка Одри.

– Холодно, – говорит Хлоя. – Может, пройдемся, чтобы не мерзнуть?

Джона резко встает, в его глазах – горечь и боль. Он смотрит на кусты кизила, на облака, на свои ботинки. Куда угодно, только не на нее.

– Ты меня предала. Вы обе предали.

Под сумрачным небом она пытается помочь Джоне дышать. Она извиняется еще раз, хочет коснуться его руки, но в своей гордости он глух и слеп.

– Мне надо идти.

Не уходи. Побудь со мной еще немного. Может быть, обойдем озеро? Сходим к пагоде? Но куда бы они ни пошли, им все равно не уйти от всего, что они сотворили.

Она встает перед ним, загораживая дорогу.

– Как ты думаешь, мы еще можем что-то исправить?

Но в понимании Джоны «мы» – это он и Одри. Другого «мы» просто нет. Он озадаченно хмурится. Ему непонятно, зачем она спрашивает. Это как тихое неприятие, очень обидное. Как любовная песня о том, что могло состояться, но не состоялось. Джона сует желтый блокнот под мышку.

– До свидания, Хлоя.

– До свидания.