Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И бедный Маруф, трепещущий от вылитого на него гнева, чего он никак не ожидал, пробормотал извинения дрожащим голосом и сказал:

— О дочь добрых людей, это кенафа, а больше я ничего не знаю. Я не покупал ее, добрый кондитер, которого Аллах наделил милосердным сердцем, сжалился над моим состоянием и дал мне ее взаймы, не назначив срока оплаты.

Однако ужасная мегера воскликнула:

— Все, что ты тут бормочешь, всего лишь слова, которые не вызывают у меня никакого доверия! Вот! Держи свою кенафу с сиропом из сахарного тростника! Я не стану ее есть!

И, сказав это, она швырнула блюдо с кенафой ему в голову, добавив при этом:

— Вставай, негодный сводник, пойди и принеси мне немного кенафы, приготовленной с пчелиным медом!

И вдобавок к этим словам она так сильно ударила его в челюсть, что сломала передний зуб, и кровь потекла по его бороде и по груди. При этом нападении жены бедный Маруф, обезумевший и окончательно потерявший терпение, защищаясь, сделал инстинктивный жест рукой и слегка задел ею голову мегеры. А она, еще более разъярившись от этого случайного проявления защиты, бросилась на него, схватилась обеими руками за его бороду и, повиснув всем своим весом на бороде, громко завопила:

— Помогите, мусульмане! Убивают!

Дойдя до этого места в своем рассказе, Шахерезада заметила приближение утра и умолкла, не желая по своей скромности злоупотреблять разрешением царя.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Разъярившись от этого случайного проявления защиты, жена бросилась на него, схватилась обеими руками за его бороду и, повиснув всем своим весом на бороде, громко завопила:

— Помогите, мусульмане! Убивают!

И на ее крики прибежали соседи и встряли между ними, и им было очень трудно избавить бороду несчастного Маруфа от стиснутых пальцев его злосчастной жены. И они увидели его окровавленное лицо, грязную бороду и сломанный зуб, не говоря уже о волосах, которые разъяренная женщина вырвала у него из бороды. И, давно зная о ее недостойном поведении по отношению к этому бедному человеку и, кроме того, видя доказательства, однозначно доказывающие, что он опять стал жертвой бедствия, они стали выговаривать ей, призывать ее образумиться и стыдить ее, и их речи возымели бы действие на любого, но только не на нее. И таким образом обвиняя ее, они добавили:

— Мы все обычно с удовольствием едим кенафу, приготовленную с сиропом из сахарного тростника, и мы находим ее намного лучше, чем приготовленную с пчелиным медом. В чем же тогда преступление, совершенное твоим бедным мужем, и чем он заслужил жестокое обращение, сломанный зуб и вырванные из бороды волосы?!

И они единодушно прокляли ее и пошли по своим делам.

Однако, как только они ушли, строптивая мегера повернулась к Маруфу, который молчал в своем углу на протяжении всей этой сцены, и сказала ему грозным и еще более ненавистным голосом:

— Ах вот как! Значит, ты настраиваешь против меня соседей! Хорошо! Теперь ты увидишь, что с тобой будет!

И она отошла и села неподалеку, глядя на него глазами тигрицы и обдумывая страшный план мести. А Маруф, искренне сожалевший о своем невольном жесте рукой, не знал, как ее успокоить. И он решил подобрать кенафу, которая лежала среди осколков блюда, и, аккуратно разложив ее, робко протянул ее жене своей и сказал:

— Клянусь твоей жизнью, о дочь моего дяди, все равно съешь немного этой кенафы, а завтра, если Аллах пожелает, я принесу тебе другую!

Но она оттолкнула его с криком:

— Провались ты со своей кенафой, о пес сапожников! Неужели ты думаешь, что я поверю тому, что ты рассказывал о своих делах с кондитером?! Иншаллах! Завтра я придумаю, как вогнать длину твою в ширину твою!

Тогда несчастный, последняя попытка которого уладить дело миром провалилась, подумал о том, чтобы утолить свой голод, мучивший его с самого утра, ведь он ничего не ел целый день. И он сказал себе: «Поскольку она не хочет есть эту прекрасную кенафу, я сам съем ее с удовольствием». И он сел перед блюдом и начал есть эту вкуснятину, которая приятно ласкала горло. Затем он взялся за пышную лепешку и головку сыра, и вскоре от них не осталось ни крошки.

А его жена смотрела горящими глазами, как он ест, и говорила ему:

— Пусть этот кусок застрянет у тебя в горле и задушит тебя! — или: — Если Аллах пожелает, пусть этот кусок превратится в разрушительный яд, пожирающий тело твое!

Она говорила и другие мерзости, однако Маруф был так голоден, что спокойно продолжал есть, не говоря ни слова. И все это закончилось новым приступом ярости супруги его, которая внезапно вскочила с криком и как одержимая начала швырять в него все, что попадалось ей под руку. А потом она легла спать и проклинала его во сне до утра.