Тысяча и одна ночь. В 12 томах

И действительно, он не замедлил вернуться и застал меня еще у портного. И в руках у него был сверток, который он развернул, и он вынул оттуда куртку из льняной ткани, вышитую золотом, и кафтан, который был одним из кафтанов самого халифа, как я мог узнать это по отличительным его признакам и по имени, написанному на ткани золотыми буквами; и это было имя аль-Мутаваккиля Алаллаха.

И маленький евнух сказал мне:

— Я принес тебе, о господин мой Абул Гассан, платье, которое надевает халиф, когда он вечером приходит в гарем. — И он помог мне облачиться в него и сказал: — Когда ты придешь в длинную внутреннюю галерею, в которую выходят частные покои фавориток, не забудь, проходя по ней, вынимать по зернышку мускуса вот из этого флакона и класть его перед дверьми каждого покоя, потому что такова привычка халифа и он делает это каждый вечер, проходя по галерее гарема. И лишь только ты подойдешь к комнате, порог которой из голубого мрамора, ты, не стучась, откроешь ее и будешь в объятиях госпожи моей. — Потом он прибавил: — Что же касается твоего ухода оттуда после свидания, то тебе поможет Аллах!

И, дав мне эти наставления, он простился со мною и, пожелав мне успеха, удалился.

Тогда я, о господин мой, хотя совершенно не привык к похождениям подобного рода и хотя это было только началом новой жизни, нисколько не поколебался одеться в платье халифа и, точно я всю жизнь провел во дворце и родился в нем, смело пошел через дворы и колоннады и пришел в галерею покоев, предназначенных для гарема. И тотчас же я вынул из кармана флакон с зернами мускуса и по инструкции маленького евнуха не упускал, проходя перед дверьми каждой из фавориток, класть по зернышку мускуса на маленькие фарфоровые блюда, поставленные здесь с этой целью. И таким образом я пришел к двери, порог которой был из голубого мрамора. И только что я приготовился толкнуть ее, чтобы войти к столь желанной, поздравляя себя с тем, что я до сих пор не был еще узнан никем, как вдруг услышал большой шум и в тот же момент заметил свет множества светильников. И то был халиф аль-Мутаваккиль собственной особой, окруженный толпою придворных и обычною своею свитой. И, с бьющимся сердцем, я не мог ничего сделать, как возвратиться по следам своим. И при моем бегстве вдоль галереи я слышал голоса фавориток, которые восклицали, говоря:

— Ради Аллаха, как странно! Вот эмир правоверных сегодня второй раз проходит по галерее. Конечно, это он только что прошел и положил каждой на блюдечко обычное зернышко мускуса. Впрочем, мы бы узнали его по благоуханию его одежды.

И я, не думая уже ни о чем, продолжал бежать, но вскоре должен был остановиться, так как идти дальше было невозможно без риска обратить на себя внимание. И я все время слышал шум шествия и видел приближение огней. Тогда, не желая под страхом смерти быть захваченным в этом месте и в таком виде, я толкнул первую дверь, которая подалась под моей рукой, и поспешил войти, совершенно позабыв о том, что я переодет халифом, и все, что из этого могло выйти. И я очутился в присутствии молодой женщины с продолговатыми испуганными глазами, и она, поднявшись резким движением с ковра, на котором лежала, издала громкий крик ужаса и стыда и быстрым жестом оправила свои одежды и закрыла лицо и волосы.

И я оставался здесь, перед нею, смущенный, чувствуя себя круглым дураком и желая в душе своей, чтобы земля разверзлась под моими ногами, и тогда я мог бы скрыться и выпутаться из этого невыносимого положения. Ах! Этого я поистине пламенно желал! С другой же стороны, я проклинал свое безрассудное доверие к маленькому евнуху, более не сомневаясь нисколько, что он будет причиной моей смерти, и я уже видел себя утопленным или посаженным на кол. И, задерживая свое дыхание, я ожидал, что из уст испуганной молодой девушки вырвутся крики призыва и сделают меня предметом, достойным сожаления, и примером возмездия, уготованного для любителей похождений. Но вот когда юные губы раскрылись под кисейным покрывалом, голос, исходивший из них, зазвучал очарованием и сказал:

— Да будет благословен твой приход в мою комнату, о Абул Гассан, так как ты тот, который любит сестру мою Жемчужный Пучок и любим ею!

И при этих неожиданных словах, о господин мой, я бросился лицом на землю между рук молодой девушки, и поцеловал край одежды ее, и покрыл свою голову ее защитным покрывалом.

И она сказала мне:

— Благоденствие и долгая жизнь благородным людям, йа Абул Гассан! Как отличился ты в своих поступках относительно сестры моей Жемчужный Пучок! И как ты, к своей чести, вышел из испытаний, которым она подвергла тебя! И вот она не перестает говорить мне о тебе и о той страсти, которую ты в ней возбудил к себе. Поэтому ты можешь благословлять судьбу, направившую тебя ко мне, тогда как она могла привести тебя, переодетого в платье халифа, к гибели. И ты теперь можешь быть совершенно спокоен, так как я желаю все устроить так, чтобы не случилось ничего не отмеченного печатью благоденствия!

И я, не зная, как отблагодарить ее, продолжал в молчании целовать край одежды ее.