Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Но когда на следующий день я побледнел еще более, еще глубже погрузился в состояние бездействия, она опять появилась передо мной, со своими продолговатыми глазами, огненными и темными, и со своей обворожительной улыбкой. И на этот раз, не произнося ни слова, она положила палец на бархатный ящик, в котором находились бесценные драгоценности, и просто улыбнулась мне.

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ СЕМНАДЦАТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Не произнося ни слова, она положила палец на бархатный ящик, в котором находились бесценные драгоценности, и просто улыбнулась мне. И я в то же мгновение, о эмир правоверных, отцепил этот бархатный ящик, завернул его со всем содержимым и передал очаровательнице, которая взяла его и удалилась, не прибавив к этому ровно ничего.

И на этот раз, видя, как она удаляется, я был не в состоянии оставаться в неподвижности и, преодолев робость, происходившую от опасения подвергнуться поношению, подобному тому, какое постигло моего приказчика, поднялся и пошел по ее следам. И я прибыл таким образом, идя вслед за нею, на берег Тигра и увидел, что она села в маленькую лодку, которая на быстрых своих веслах подъехала к мраморному дворцу эмира правоверных аль-Мутаваккиля, твоего деда, о господин мой. И я при виде этого пришел в крайнее беспокойство и подумал в своей душе: «Теперь ты, йа Абул Гассан, вовлечен в рискованные предприятия и ввергнут в мельницу осложнений!» И я невольно вспомнил слова поэта:

Когда чело усталое склоняешьТы на руку возлюбленной своей,На белую пленительную ручку,Столь мягкую, как лебединый пух,

Тогда в нее внимательней вглядись тыИ берегись — опасность тут как тут!

И я оставался там долгое время в раздумье, глядя на воды реки, но не видя их; и вся моя жизнь, без счастья и такая сладостно однообразная в прошлом, проносилась перед моими глазами, точно барки, плывущие одна за другою по течению реки и ничем не отличающиеся одна от другой. И вдруг перед моими глазами вновь появилась барка, обтянутая пурпуром, в которой находилась молодая девушка; и теперь эта барка стояла у нижней ступени мраморной лестницы и была покинута гребцами. И я воскликнул:

— Ради Аллаха! Не стыдно ли тебе за твою сонную жизнь, йа Абул Гассан?! И как можешь ты колебаться в выборе между этой жалкой жизнью и той огненной жизнью, которая увлекает всех не боящихся осложнений?! И не вспоминаешь ли ты слова поэта:

Восстань, о друг, и сбрось свою сонливость,

Ведь роза счастья не цветет во сне!Не пропускай ты жизненных мгновенийИ в бурной жизни лучше их сжигай!

И, приободренный этими стихами и при воспоминании об очаровательной молодой девушке, я решился теперь, узнав, где она живет, не пренебрегать ничем, чтобы добиться ее. И, весь охваченный этим намерением, я возвратился к себе и вошел в покои матери моей, нежно любившей меня, и рассказал ей, не скрывая ничего, обо всем, что ворвалось в мою жизнь. И мать моя пришла в ужас и, прижав меня к сердцу своему, сказала:

— Аллах да охранит тебя, о дитя мое, и да оградит твою душу от всяких осложнений! Ах, сын мой Абул Гассан, единственная привязанность моей жизни, зачем ты пренебрегаешь спокойствием твоим и моим?! Если эта молодая девушка живет во дворце эмира правоверных, как можешь ты упорствовать в желании встретиться с нею опять?! Разве не видишь ты пропасти, над которой стоишь, не осмеливаясь приблизиться, хотя бы даже только в мыслях, к дворцу нашего повелителя халифа?! О сын мой, умоляю тебя ради девяти месяцев, в течение которых я вынашивала жизнь твою, откажись от намерения видеться вновь с этой незнакомкой и не впускай больше в свое сердце этой пагубной страсти!

И я отвечал, стараясь успокоиться:

— О мать моя, успокой свою нежную душу и осуши глаза твои! Не случится ничего, что не должно случиться. И что написано в книге судеб, должно свершиться. И Аллах над всеми!

И на другой день, придя в свою лавку на базаре ювелиров, я принял посетившего меня здесь уполномоченного моего, который заведовал делами лавки на базаре дрогистов. И это был человек почтенного возраста, к которому мой покойный отец питал неограниченное доверие и с которым он советовался обо всех трудных и запутанных делах.

И после приветствий и обычных пожеланий он сказал мне:

— Йа сиди, почему эта перемена, которую я вижу в лице твоем, и эта бледность, и это озабоченное выражение? Аллах да предохранит нас от дурных дел и недобросовестных клиентов! Но каково бы ни было несчастье, постигшее нас, оно поправимо, так как сам ты находишься в добром здравии.

И я сказал ему: