Тысяча начал и окончаний

Мама поворачивается к человеку, которого я раньше не заметила, – к высокому корейцу, одетому в одежду двадцать первого века, как и я. Он в черной сорочке на пуговицах и черных джинсах, седеющие волосы стянуты в длинный, неаккуратный лошадиный хвост. Ему лет пятьдесят с небольшим, и он кажется мне знакомым, но я не могу понять, кто это. Надпись над ним гласит: «Джеосеунг (Часа), уровень ∞».

Мама опускается перед ним на колени и говорит:

– Благодарю тебя за то, что ты позволил мне повидаться с дочерью.

Он кладет ладонь ей на голову, благословляя. Я тоже опускаюсь перед ним на колени. Он сжимает мое плечо. У него сильное рукопожатие.

– Путь открыт, – произносит Джеосеунг. – Туда, куда пойдет твоя мать, ты тоже можешь последовать, Огушин. Но не сегодня, а лишь через сорок тысяч дней.

Я слышу сирены, где-то далеко, будто на другом конце города. Этот звук волной окатывает меня. Я слышу крики. Кто-то рыдает. Харабеоджи тихо молится. Корейские слова льются потоком, взмывают ввысь и падают.

Мы с мамой поднимаемся с колен и смотрим друг на друга. Она снова выглядит самой собой, в том белом ханбоке, в котором мы ее похоронили. Мы обнимаемся, а НИПы толпой выходят из-за наших спин, обтекают нас и исчезают в открытых вратах.

– Прощай, мама. Я люблю тебя, – говорю я.

– Я тоже тебя люблю.

Джеосеунг складывает ладони вместе и кланяется мне.

– Удачи тебе, – говорит он.

Я просыпаюсь в незнакомой кровати на твердом матрасе и жестких, грубых простынях. Где-то падают капли, слышен какой-то писк. Свет притушен, шторы задернуты. Больница.

Я медленно поворачиваю голову вправо. Харабеоджи сидит рядом с моей кроватью и читает свою большую Библию в черном кожаном переплете с позолоченным красным обрезом. Он поднимает голову и широко раскрывает глаза.

– Она очнулась! – он бросается ко мне и хватает меня за руку дрожащими пальцами. – Сан! Слава Богу!

Вбегают медсестры; меня осматривает врач. У меня берут кровь и задают мне вопросы, пока я опять не закрываю глаза, просто для того, чтобы от них избавиться. Потом они опять все уходят, и тогда я вижу папу, который стоит в дверном проеме и держит две пластиковых чашки. Он давно не спал. У него красные глаза.

– Ну, посмотрите-ка, кто вернулся! – он улыбается. – Вот и солнышко.

– Что со мной случилось? – со стоном спрашиваю я.

– Я нашел тебя лежащей без сознания на твоем компьютере, – говорит Харабеоджи.

– Я играла в ЗУП, – не знаю, сколько следует рассказать им сейчас, и расскажу ли я вообще им о том, что со мной случилось и где я в действительности была. – Должно быть, я уснула.

– Мы не могли тебя разбудить, – папа садится на край моей кровати. Он дает одну чашку Харабеоджи. Я смотрю на вторую чашку. Мне бы не помешало выпить кофе. У меня тяжелая голова, а мысли путаются. – Я боялся, что ты… – он шмыгает носом и качает головой. – Они не понимали, что с тобой. Знали только, что ты в коме. Ты была где-то в другом месте.

– Да, была, – я с трудом сглатываю слюну. У меня пересохло в горле. – Я видела маму.

Я поднимаю руку к жемчужине на шее, но она исчезла.

Папа замечает мой жест.

– Я повсюду искал твой кулон, но не мог его найти.

– Как долго я пробыла здесь? – спрашиваю я.

– Шесть месяцев, – отвечает папа.

Я приподнимаюсь на локтях, и комната вращается вокруг меня.

– Шесть месяцев?

Время в волшебных краях течет иначе, поэтому день может стать годом. Но шесть месяцев…

Харабеоджи втягивает воздух и качает головой.

– Брайан! – неодобрительно тянет он.

Папа смеется.

– Я шучу! Прости, не смог удержаться. Всего восемь дней.

Я с облегчением падаю обратно на подушки. Это тоже долго, но гораздо лучше, чем потерять шесть месяцев жизни. Я бросаю взгляд на часы. Чуть больше одиннадцати часов. Это значит… Я подсчитываю.

Чуть за полночь сейчас в Сеуле, в Южной Корее, где базируются создатели ЗУП, компания «Часа».

– Сегодня пятница? – спрашиваю я.

– Да. Я знаю, о чем ты думаешь, но я только что узнал хорошую новость. Один из разработчиков «Часа» запустил свой собственный сервер, чтобы игра ЗУП не удалилась. Это не официальный запуск, и не будет нового контента, только для фанат-модов, но в конце концов сохранится архив всего, что происходило в игре, с возможностью играть дальше. Разработчики открыли краудфандинг, поэтому, пока будут идти пожертвования, игра будет существовать.

– Эта игра основана на «Преисподней», – говорю я.

Он удивляется:

– Откуда ты знаешь? Об этом объявили только сегодня утром.

– Ты привез мой компьютер? – я обвожу взглядом комнату.

– Ох. Прости, твой ноутбук сгорел. Твой врач думает, что это стало причиной шока, из-за которого ты впала в кому. Мы купим тебе новый.

– Ты ведь не собираешься возвращаться в ту игру? – резко спрашивает Харабеоджи.

Я бросаю на него удивленный взгляд, пораженная его словами.

Я больше никогда не подключусь к серверу Преисподней и не войду в Три Королевства. Там все будет иначе, и возвращаться туда опасно. Там слишком легко заблудиться.

– В этом нет необходимости, Харабеоджи. Она ушла, – говорю я.