У Дона Великого на берегу

У Бориски горячо в груди. Распирают его разные чувства и мысли: отвага, желание защитить эту вот девчонку от ордынцев. Мечтает отличиться в сражении и вернуться живым и здоровым. Может, только раненым, чтобы видно было, сколько грозило ему опасностей.

— Ворочусь, Марфушка! — уверяет жарко Бориска, стесняясь передать словами всё, чем полна душа.— Ты только жди, не забывай!

Бабка Варвара с матерью тут же. Провожают старого и малого: деда Кирея и Бориску. Мать втихомолку утирает слезы. Бабкины глаза строги и сухи. Словно видит бабка Варвара перед собой и иных близких, кого провожала прежде. Отца, братьев, сыновей. Ушли, точно в воду канули. Всех

поглотила проклятая Орда! Теперь вот Бориска. Камнем давит бабку Варвару былое-прошлое. А слёз нет. Все выплакала. И ведомо ей: лишь в меру приемлет мужское сердце бабьих слёз. Далее — беда!

И, чуть возвысив голос, дабы другие слышали, словно бы поправляя Марфушку, говорит Бориске:

— Мало воротиться живым. Надобно — с честью. Позор- то ино страшнее смерти. Худо, коли воин лишь о том будет печься, как бы себя сберечь для родных. И не о своих только надлежит думать. Обо всех, чья судьба тебе вверена. Земли русские позади тебя — о том памятуй!

При первых же бабкиных словах потише стало вокруг. А как закончила, одобрительный говорок:

— Истинно речёт старая!

И мужики-воины расправили плечи. Голоса их твёрже и увереннее:

— Будьте покойны, бабоньки. Остановим, побьём врага!

Высится на Кремлёвском холме рядом с Успенским и

Архангельским соборами златоверхий великокняжеский терем. Особо нарядны его Набережные сени, что выходят-смотрят на реку Москву. Лестница, украшенная резьбой, сбегает вниз. В окошке тех сеней смутно видится женский лик. На него обращены взоры многих. Знают воины, их матери и жёны: провожает своего мужа великого князя Дмитрия Ивановича его жена великая княгиня Евдокия Дмитриевна. И у неё есть детишки. И опаска за любимого супруга.

Плывёт над Москвой колокольный звон. Душу на куски разрывает. Бабка Варвара вскинула строгие брови:

— Ошалели нешто! Прежде смерти хоронят!

И словно услышали её звонари на московских колокольнях: торжественнее и величавее загудели-заговорили колокола.

А потом стал вливаться тонкими ручейками светлый праздничный перезвон. И вот уже желаемую победу возглашают колокола. Воины ободрились. Женщины принялись утирать слёзы. Ведь не всем погибнуть? Живыми вернутся иные сыновья, мужья и женихи. Каждая про себя думает: авось среди них мой!

Много высоких слов будет сказано о тех днях. А безвестный человек, отделённый от нас веками, напишет:

«Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок, из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем...»

Тремя потоками, тесными человеческими реками полилось войско. Через трое кремлёвских ворот: Фроловские, Никольские, Константиноеленские. И тремя дорогами из Москвы. Путь Владимира Андреевича серпуховского с полками лежал по дороге Брашевской, вдоль Москвы-реки, мимо монастыря Николы на Угреше. Болвановской дорогой шли белозёрские князья со своими и московскими воинами. Сам же великий князь вёл пятидесятитысячный отряд дорогой Серпуховской через село Котлы и далее —к Коломне.

Клубилась пыль. Ржали кони. Песни запевали воины. Тарахтели по ухабистой дороге телеги длинного обоза. Звенело оружие.

Словно наперекор али в утешение людским тревогам и тяготам, светел и ясен был августовский день. Солнце весело глядело с восточной стороны. Поднявшийся ветерок дул в спины, шевелил-трепал воинские стяги. Играл еловцами, алыми флажками, укреплёнными на блестящих, начищенных шлемах.

Родион Ржевский, Василий Тупик, Васятка Маленький, а с ними и Бориска по великокняжескому повелению держались возле великого князя, среди ближайшей сторожи его, а коли надобность — скороспешными гонцами.

На богатырском белом коне ехал Дмитрий Иванович. Корзно — красный великокняжеский плащ развевается. На. голове алая шапка, отороченная мехом. У пояса — каменьями-самоцветами усыпанная сабля. Подле — бояре и воеводы. Среди них Бориске полюбившийся Михайло Андреевич Бренк. И знакомец новый, Александр Пересвет.

Так и в Коломну вступили. Впереди великий князь московский Дмитрий Иванович с ближними людьми. За ним - дотоле не виданное русское войско.

Там же в Коломне на Девичьем поле великий князь сделал войску смотр. Урядил полки. Расставил по ним воевод. Вместе с иными отроками скакал Бориска на коне, разнося великокняжеские повеления или приказы Михаилы Андреевича Бренка. В конце, находясь подле Бренка, осмелел.

— Гляди-кось! - сказал,- глядя снизу вверх на высокого боярина.— Войско-то каково! Поди, теперь-то уж все земли русские тут!

И впрямь, безбрежным людским морем колыхалось поле.

На что Бренк покачал головой: