У Дона Великого на берегу

— Ошибаешься, парень. Не все русские земли собрались. Многие отсутствуют. И наиважнейшие. Не прислал, своих воев Великий Новгород. Отчего? Далёк он от Орды и разорения избежал. Чужая беда для него ордынские ханы. Разве что деньгами платил Орде. А денег у новгородцев много. Богат Господин Великий Новгород. Очень богат!

Замолчал боярин Михаила Андреевич.

— А иные? — не дожидаясь продолжения бояриновой речи, спросил Бориска.

— У всякого своя причина. Нет, к примеру, воев тверских. Почему? Враждует великий князь тверской Михаил Александрович с великим князем московским Дмитрием Ивановичем. Боится победы Дмитрия. Коли потерпит наша рать поражение, Михаилу тверскому - радость. Выговорит он тогда в Орде ярлык на великое княжение себе. Как же земли русские?- спросишь. Ништо! О себе прежде печётся великий князь тверской. На общие заботы ему плевать. Честолюбив, заносчив Михайла Александрович, а скудоумен! Точно в шорах ходит. Не видит того великого дела, что вершит князь Дмитрий Иванович. Противится ему, мешает. Тем пособничает вековечному врагу—Орде. Нет среди русских, что выходят ноне навстречу лютому хищнику Мамаю, ни воинов суздальских, ни нижегородских. И иных многих. А надо бы им быть. Ох, надо бы! Кабы одну Москву защищал князь Дмитрий— всю Русь! Да не всем то в разумение. Вот беда!

Приметил Бориска: не только озабочен, как многие в сей час, боярин Михаила Андреевич, а будто печален али болен.

— Не захворал ли часом? — спросил боярина.

Тот на Бориску воззрился изумлённо.

Смутился Бориска безмерно. Испугался своей храбрости. Пояснил торопливо:

— Дед Кирей, что с обозом едет, знает лечебные травы...

— С чего взял, будто травы мне надобны? Замялся Бориска.

— Лицом будто тёмен да жёлт. И глаза опять же...

— Что глаза?

Пожал плечами Бориска. Он почём знает? Неладные глаза у всегда весёлого великокняжеского друга и любимца. Словно бы печать беды какой, али скорби великой, али болезни смертельной, скрытой до поры, виделась в них. Затруднившись объяснить свои смутные мысли, бухнул Бориска то, что менее всего следовало говорить:

— Будто смерть свою чуешь...

Сказал Бориска и, рта ещё не закрыв, понял: ох, не надо бы тех слов молвить!

Побелел боярин. Криво усмехнулся:

— Да ты, брат, колдун.

Душа у Бориски ринулась в пятки. Знал, что делают с теми, кого почитают колдунами да ведьмами. Заторопился:

— Что ты! Что ты! Помнилось, занедужил ты. А попотчевать бы травкой...

— Нет, милый,— перебил боярин Михаила Андреевич задумчиво.-—Травка тут без пользы...

И сказал слова чудные, Бориску озадачившие:

— Мы с Дмитрием Ивановичем друзья, парень, какие бывают редко. Даром, что он великий князь и я у него на службе. Видать, подходит мой черёд...

Что толковал боярин про великого князя, сам уразумел Бориска. Но ничего более.

Расспрашивать боярина побоялся. А тот думы, должно, грустные стряхнул, тронул коня.

— Заговорились мы, милок. А дело вершить надобно.

Опережая Бориску, оглянулся и с улыбкой странной

заметил:

— А ты и впрямь вещун...—И голосом уже другим, повелительным и твёрдым, приказал: — Поезжай-ка прямиком к великому князю. Скажи, боярин Михайла Андреевич повёл на отдых своих людей. У Епишки-огородника стану. Пусть туда посылает, коли случится надобность.

— Исполню, Михаила Андреевич! — откликнулся Бориска с готовностью и облегчением. Рад был, что тёмному и опасному разговору пришёл конец.

Великого князя сыскал легко. Передал, что велено.

— Добро,— хмуро обронил тот.

Должно, не всё ладилось, как хотелось. Потому сумрачен и неприступен был великий князь. Тяжело смотрел из-под насупленных густых бровей. Без нужды перебирал поводья, отчего конь недоуменно косил умным глазом и прядал ушами.

Глядя на суровый лик великого князя, высившегося посередь коломенского Девичьего поля, Бориска вдруг вспомнил поле другое — Кучково. В Москве. И утро то. Августа тридцатого прошлого года. Весь люд московский привалил тогда на Кучково поле. Невиданное свершалось. По повелению великого князя рубили мечом голову Ивану Васильевичу Вельяминову. Знатного роду, сыну высокого человека, последнего московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. Вина Ивана Васильевича была тяжка. Изменил Москве и великому князю. Сносился с Ордой в пользу князя тверского. Будто бы попа своего подсылал с ядовитыми травами, дабы извести великого князя Дмитрия Ивановича. Всё так. Верно, поделом нёс свою смертную муку Иван Васильевич Вельяминов. Только впервой в Москве совершалась публичная казнь. И многие жалели тогда Вельяминова. Промеж собой осуждали великого князя, который .сам присутствовал на страшном действе. Столь же сумрачный, как нынче. И столь же решительный.

Ноне вполне оценили твёрдость великого князя. Глядели на него без опаски, с надеждой.

Заслышались в стороне шум и перебранка. Великий князь медленно голову поворотил:

доложил воевода

— Почто базар?

— Люди к тебе, Дмитрий Иванович,-Андрей Серкизович.

— Откуда? Кто такие?

— Рязанцы, государь. Вскинул брови великий князь:

— Рязанцы? Пропусти!

— Кабы греха...

Великий князь брови свёл.

- Слушаю, государь! — поклонился воевода и торопливо