У каждого свой путь в Харад

Тогда предупреждающие слова старших о том, что даже здесь, в просвещенном Латфоре, многие относятся к представителям ордена без должной терпимости, наконец-то были им осознаны в полной мере.

Никогда у Шелеста – ни тогда, ни после – в подобных ситуациях не возникало желания отомстить обидчикам. Как, впрочем, и объяснить их неправоту. Вообще человеческие создания казались ему в своем абсолютном большинстве слишком примитивными, скучными и не заслуживающими внимания. Самой максимальной из всех испытываемых им к человеческому роду эмоций была на тот момент жалость.

Такая, которую можно испытать к кому-то намного глупее себя, кто, не сознавая ответственности за себя самого, постоянно вредит себе по любому поводу.

Чем дольше он наблюдал за людьми, тем больше их мировоззрение ставило Шелеста в тупик. Истинность философии, исповедуемой монашеским орденом, никогда им сомнению не подвергалась, так как она казалась более чем логичной. Вся жизнь – это путь к Создателю, ничего особо не значащее путешествие к заветной цели, к Нему. И все, что требовалось от рожденных на земле, так это принять этот простейший факт. Но люди с самой ранней зари цивилизации упрямо цеплялись за жизнь. За ее материальные мелочи, за перипетии судьбы, стремясь удержаться здесь как можно дольше и любой ценой.

Шелест не понимал их терзаний. Не видел смысла в большинстве исторических фактов, и многие грандиозные свершения казались недостойными внимания. Шелест откровенно зевал на уроках человеческой истории все семь лет, отведенных в монастыре для ее освоения. Впрочем, и по этому курсу оценки были выше всех похвал, так же, как и по всем остальным.

Когда десять лет обучения в монастыре подошли к концу, Шелест вернулся в замок Хальмгардов. Перед отъездом из Латфора монахи поставили его в известность о родстве с монаршей фамилией. Новость не стала для юного монаха шокирующей. Он воспринял ее довольно спокойно, так как это объяснило догадки о странном перстне с гербовой печатью, который всегда был при нем.

Но о том, что он, Шелест, самый что ни на есть чистокровный принц, он и помыслить тогда не мог.

Следующие два года своей жизни в Озерном крае он провел, радуясь обилию древних фолиантов в библиотеках Хальмгарда и занимаясь врачебными практиками монашеского ордена. Времени для тренировок его собственных талантов тоже хватало с лихвой.

И все было прекрасно, пока Удматория не нарушила западных границ.

Последние полгода Шелест провел в полевых госпиталях, непосредственно в зоне боевых действий. До того момента, как из замка за ним не прибыл гонец с депешей, обязующей немедленно предстать перед лицом Доноварра IV.

– Здравствуй, Шелест, – приветствовал его князь. – Мой мальчик.

Семидесятичетырехлетний глава дома Хальмгардов восседал на троне в самом конце огромного, непривычно пустого сейчас приемного зала. С момента начала войны князь сильно сдал. Тень печали, проступившая на его челе, словно сделала очевидными все накопленные за жизненный путь тяготы.

– Ваше величество, – поклонился монах.

Доноварр сделал взмах рукой, подзывая его к себе. Пока Шелест широким шагом пересекал зал, князь не отрываясь смотрел в высокое, украшенное витражами окно. Из него было видно небо. Огромный лоскут чистой лазури и больше ничего.

Подойдя к ступеням, ведущим к трону, монах встал на одно колено, опустив голову. Князь перевел взгляд от окна и вперил его в фигуру перед собой.

– Подними голову, Шелест.

Монах заметил блеснувшие в глубоких глазах Доноварра едва сдерживаемые слезы.

– Подойди, сядь рядом. Ты мог бы узнать причину моей печали, едва переступив порог этой залы, не так ли?

– Я бы не посмел. – Шелест все еще топтался в непосредственной близости от трона.

– Я сказал – присядь. – В голосе князя проскользнули такие знакомые безапелляционные нотки. – Ты бы посмел, я уверен, если бы мог это делать, не будучи обнаруженным. Я знаю, что как вы с латфорскими монахами ни старались, а в этом направлении твой дар развиться не пожелал.

У молча внимавшего до этого момента Шелеста вырвался неопределенный возглас.

– Ты можешь не удивляться – я знаю о тебе все. – Князь снова перевел взгляд на окно. – А моя печаль… Сегодня я получил известие о смерти своего старшего сына.

Доноварр замолчал. На этот раз он так долго не отрывался от окна, что Шелест решил, что о его присутствии забыли. Наконец князь вновь заговорил:

– В первые десять лет брака Всевышний послал нам с княгиней пятерых сыновей. Я считал это благословением. Считал, что улыбка Бога осветила мой брак, мое правление и весь Озерный край. Пятеро сыновей, пять провинций. Я никогда не видел разлада между ними. Уж не знаю, чья это заслуга – княгини или небес. Дети любили друг друга искренне. Я знаю, о чем говорю – у меня есть брат и сестры, и наши отношения далеки… Так далеки…

Монарх замолчал. Он отер ладонью глаза, повернулся к Шелесту и заговорил вновь: