У Лаки

В полном бессилии Эмили позвонила Питеру Попеску с твердым намерением выбить номер из него. Выяснилось, что он хорошо себя чувствует, спасибо большое, вот собирается на обеденный перерыв. Эмили пообещала, что не испортит интервью Джоанны, не исказит ее слова и взгляды и не будет писать про Третье апреля без твердого на то согласия. И вообще бросит работу над статьей, если большинство людей откажется общаться. Эмили призналась, что в детстве сама стала свидетельницей травмирующего события, что заставило ее писать о насилии и горе правильно, честно рассказывать о случившемся.

– Слушай… не говори никому, откуда взяла номер, – смилостивился Попеску. – Хотя подожди. Это будет несправедливо. Если Джоанна спросит, да, скажи, что это я дал. Она по-своему настрадалась. Но не приписывай эту цитату мне. Передашь ей мои наилучшие пожелания?

Эмили было трудно выносить навязчивость и корысть холодных звонков. Она походила туда-сюда по коридору отеля, и, когда вернулась в номер, ей показалось, что Джоанна обязательно должна с ней поговорить. Она готова наконец подробно рассказать о своем сыне, о трагедии своего единственного ребенка. Ведь когда-то он был малышом, мальчиком, который ничего не знал ни об оружии, ни об убийствах. Но потом что-то случилось в его окружении, в семье или в психике. Мать Генри как никто другой понимала всю глубину трагедии. Наверняка у Джоанны Мэтфилд скопилось море слов, ждущих, чтобы вырваться на свободу. Расхаживая по коридору, Эмили глубоко напиталась этими мыслями.

Решившись, Эмили сняла трубку и набрала номер Джоанны. Та со злостью бросила:

– Я никогда не буду с вами разговаривать. Пожалуйста, не звоните больше.

Все еще чувствуя себя потрясенной и пристыженной, Эмили сделала еще один невозможный звонок – Джорджу Ли, отцу Криса, шеф-повара, убитого в «У Лаки». В статье из «Геральд» от 1990-го, которую Эмили хранила в папке с вырезками, упоминалось, что Джордж работает в лавке по ремонту обуви в Марриквилле. Набрав номер единственной подобной лавки в этом районе, Эмили попросила Джорджа Ли к телефону, и когда он взял трубку, услышала долгий тяжелый вздох, как будто это был не первый подобный разговор. Эмили объяснила, зачем звонит.

– Мы можем встретиться? Когда вам будет удобно? Как только вы пожелаете, мы тут же прекратим.

– Вам нужно фото Криса, что-то для статьи, так?

– Нет, я не прошу его фото.

– Я никогда не говорил о том, кто это совершил. В нашей семье о нем не говорят. Нам кажется, что никто не должен.

– Обычно в СМИ мы просим людей, потерявших близких, рассказать о своем горе, когда оно еще совсем свежо, когда это почти всегда неуместно. В ранний период траура и без того тяжело принять потерю. Это время должно оставаться личным. Если позволите, мне бы хотелось обсудить, как вы справляетесь с потерей на протяжении восьми лет.

– Могу вам сказать – мне помогают мысли о том, что я должен поддерживать семью. Я напоминаю себе, что должен жить. Поэтому не могу пойти на скалу и сброситься. Потому что у меня есть другие дети. У меня есть внуки.

Когда Джордж затронул тему самоубийства, Эмили захотелось сказать, что ее отец тоже свел счеты с жизнью. Прямо при ней. Одним из первых навязчивых желаний Эмили было, чтобы он остался в живых. Но горе не объединяло их с Джорджем, Эмили не хотела, чтобы он посчитал, будто она на это претендует.

– Дело в том, – продолжил Джордж, – что я не понимаю, как горе изменилось или как оно изменило меня. Я понимаю, что вам нужно. Но не могу этого дать.

Шел четвертый день пребывания Эмили в Сиднее. Иногда она начинала думать, что слишком сломлена и бесталанна для этой работы – расспрашивать незнакомцев об убийстве. Смерть и горе проникали слишком глубоко, были слишком ужасными и непостижимыми, она могла лишь постоять рядом, словно Третье апреля возвышалось над ней монументом, а потом тихонько уйти. Неуверенность в себе усугублялась нежеланием людей с ней разговаривать. И какая-то старая часть Эмили делала еще хуже, нашептывая: ты все делаешь неправильно. Не верь себе.

Эмили позвонила Софии, выжившей. Трубку снял мальчик.

– Говорите, пожалуйста, – сказал он, прежде чем передать телефон матери.

– Я пишу статью о франшизе «У Лаки» для журнала «Нью-Йоркер». Я разговаривала с Лаки Маллиосом, и мне бы очень хотелось побеседовать с вами, если вы…

– О нет, ни хера. Я уже это проходила и повторять не намерена.

– Статья будет скорее похожа на очерк, чем на репортаж.

– И в чем разница?

– Это сродни научно-популярной литературе.

– Не нужны мне сейчас никакие очерки. У меня дел по горло.

В этот момент в голове Эмили возникла мать. Ее голос будто исходил из пустого угла номера.

– Эмили, что не так? – спрашивал мнимый образ матери.

– Люди отказываются со мной разговаривать, – ответила Эмили.

– Это все твой тон, верно? Суешь нос не в меру. Совсем о манерах забыла?

– Если манеры есть, о них невозможно забыть.

– Это камень в мой огород? Хочешь сказать, я груба?

– Не знаю, как еще тебе сказать.