У стен Москвы

«Подтянули артиллерию… — подумал Кожин. — Теперь жди новой атаки».

Не успел прекратиться артналет, позвонил командир левофланговой роты и, волнуясь, доложил, что у него в тылу появились немецкие танки. Через минуту точно такое же донесение поступило и от командира третьей роты, которая занимала оборону правее шоссе.

— Алло, алло!.. Товарищ комбат!.. Почему вы молчите?! — с тревогой в голосе добивался ротный.

— Павлов, командира полка! Быстро! — не отвечая ротному, приказал комбат.

Телефонист связался с Потапенко и передал Кожину трубку.

— Товарищ десятый! Докладывает двенадцатый. Меня с флангов обходят танки противника. Да, да! Что?!

9

По автостраде мчался закамуфлированный «хорьх». На заднем сиденье, закрыв глаза, полулежал сухощавый человек в форме гитлеровского генерала. Это — фон Мизенбах. Нет, он не спал. Разве мог он заснуть в дни, когда его соединения двигались вперед, когда начала осуществляться его заветная мечта! Мизенбах грезил об этом с давних пор. Особенно эта мечта укрепилась в нем, когда он попал в милость к Максу Гофману, который в семнадцатом-восемнадцатом годах во главе немецкой делегации вел переговоры с русскими в Брест-Литовске. Мизенбах, вместе со своим шефом генералом Гофманом, еще тогда считал себя победителем той России, которая пришла в Белый дворец Брестской крепости подписывать мирный договор. Ему казалось, что немецкая армия вполне могла бы триумфальным маршем пройти от Бреста до Москвы. «Зачем этот договор, зачем мир? — думал он. — Надо отказаться от него и немедленно пойти походом на Москву».

Но поход пришлось отложить. Германия шла к революции. Немецкая армия под ударами красноармейских частей покатилась домой, на запад.

Мечта Мизенбаха тогда так и осталась мечтой. Но вот наконец наступило тридцатое января тысяча девятьсот тридцать третьего года. Он уже в чине генерала генштаба вместе с некоторыми своими сослуживцами стоял недалеко от имперской канцелярии. По Унтер-ден-Линден и Вильгельмшграссе с факелами в руках двигались колонны эсэсовцев и штурмовиков. А из окна имперской канцелярии доносился голос нового рейхсканцлера Германии — Адольфа Гитлера.

В его решительных словах Мизенбах уловил интонации бывшего своего шефа генерала Гофмана.

Однако это были только интонации, намеки. Пришлось ждать еще семь лет. Только в сентябре тысяча девятьсот сорокового года его пригласил к себе незадолго до этого назначенный на пост первого обер-квартирмейстера генштаба генерал Паулюс.

Полученное задание было чрезвычайно важным и секретным. Мизенбах включался в группу особо доверенных офицеров, которые под руководством Паулюса должны были приступить к разработке плана кампании против Советского Союза — плана «Барбаросса».

О, Мизенбах трудился на совесть! С этого дня он и его коллеги чуть ли не до начала восточной кампании день и ночь штудировали походы шведского короля Карла XII и Наполеона I. Кампания тысяча восемьсот двенадцатого года стала предметом особого изучения Мизенбаха. С большим вниманием он читал отчеты генерала де Коленкура об этой кампании. Все места боев наполеоновской армии он нанес на свою карту. (Впрочем, впоследствии так делали и другие генералы, которым стало известно о плане нападения на Советский Союз.)

Кроме того, генерал по весьма секретным разведывательным данным знакомился с состоянием и боеспособностью Красной Армии. И хотя это скрупулезное изучение походов на Россию показало все трудности, которые могли возникнуть на этом обширном театре военных действий, хотя он знал о предостережении бывшего командующего рейхсвера генерала Ганса фон Секта: «Если Германия начнет войну против России, то она будет вести безнадежную войну», — разгоревшиеся страсти Мизенбаха не угасли.

Он пришел к выводу, что предупреждения фон Секта не имеют под собой почвы, а что касается Карла XII и Наполеона I, то ни тот ни другой не воевали с русскими так, как может и будет воевать армия Гитлера.

В предстоящей войне он надеялся на блестящий успех германской армии, личную славу и благополучие. Мизенбах не только сам готовился к русской кампании, но заставлял готовиться и своего единственного сына — Макса фон Мизенбаха. Тот работал в военной академии и вполне мог спокойно просидеть там всю войну. Но Мизенбах-отец считал, что настоящую карьеру и он сам и его сын смогут сделать только в действующей армии фюрера — в армии, которая с победой пройдет по полям России. Правда, Макс не был так оптимистически настроен, как его отец, но все же подал рапорт и попросил перевести его в войска, отправляемые на Восточный фронт…

Фон Мизенбаху вспомнился и первый день войны с русскими. Накануне он всю ночь провел в своих войсках, стоящих совсем недалеко от Западного Буга, а перед рассветом прибыл почти к самому берегу реки и поднялся на высотку.