Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

– Прошу прощения, – сказал он. – Моя жена не только крайне напряжена, но и твердо уверена, что любой, не имеющий железного алиби, сразу становится в глазах полиции главным подозреваемым. Странные они, женщины!

– Да, я видел, что миссис Линдейл сильно нервничает, – подтвердил Хемингуэй.

– В действительности она очень робкая, – принялся объяснять Линдейл. – Не любила Уорренби. Не могу ей внушить, что этого мало, чтобы заподозрить одного из нас в убийстве.

– Должен ли я понимать вас так, что вы тоже его недолюбливали, сэр?

– Уорренби никто не любил. Чужак, знаете ли. Впрочем, мы почти не имели с ним дела. Мы редко выходим, нет времени.

– Насколько я понимаю, вы здесь недавно?

– Да, мы новенькие. Я купил ферму два года назад.

– Серьезная перемена после биржевой торговли, – заметил Хемингуэй.

– После войны я не смог вернуться на фондовую биржу. Попытался, но не получилось. Теперь все не так, как раньше. – Он чиркнул спичкой и стал раскуривать трубку. – Тот – не помню его имени, – кто забрал сегодня утром мое ружье… Как я понял, вам надо его проверить. Не возражаю, но должен сказать, что не представляю, как его могли бы позаимствовать без моего ведома. Оно хранится в комнате, которую я использую как кабинет, там автоматический замок. Сейфа я пока не завел, в доме часто бывает наличность для выплаты работникам. Приходится держать ее в ящике стола.

– Да, сэр, сержант Карсторн передал мне ваши слова, что винтовкой никто не мог воспользоваться.

– Из его вопросов я заключил, что он подбирается к молодому Ладисласу. Полагаю, вы о нем слышали: один из злосчастных эмигрантов. Некоторое время назад я действительно давал ему ружье – знаю, в техническом смысле это наказуемо – и патроны к нему. Учтите, он вернул его в тот же вечер вместе с неиспользованными патронами.

– Он побывал здесь и рассказал о своих опасениях? – сочувственно предположил Хемингуэй. – Эти иностранцы такие возбудимые! Все в порядке, сэр: я не арестую его за то, что несколько недель назад он одалживал у вас ружье.

– Неудивительно, что он струхнул. Сержант, похоже, сурово с ним обошелся, да и вообще, отношение к полякам очень предвзятое.

– На этом основании я его тоже не арестую, – пообещал Хемингуэй.

– В Торндене чешут языками, будто поляк ухлестывает за Мэвис Уорренби, – продолжил Линдейл. – Это тревожит его больше всего. Он говорит, что в мыслях ничего не имел, и я ему верю. Девушка мила, добросердечна, но – не красавица… На вашем месте я бы не тратил время на Ладисласа. – Он зажал зубами черенок трубки, но тут же вынул его изо рта со словами: – Послушайте! Не хочу вмешиваться, это меня не касается, но я сочувствую этому Ладисласу. Мы с женой слишком заняты, а в деревне болтают, что мы – странная, даже загадочная пара! Та еще загадка! Ваш сегодняшний приход – доказательство, что и вы нечто подобное слышали. С Уорренби я был едва знаком, мне вообще безразлично, жив он или мертв. Если вам нужен настоящий подозреваемый, советую разобраться, чем занимался в субботу в семь двадцать Пленмеллер.

– Спасибо, сэр, непременно займусь. Вы мне поможете?

– Нет. Я в это время находился на своей территории. Даже не помню, во сколько он покинул «Кедры», хотя все мы вроде ушли одновременно: мы со сквайром выбрались на тропу, остальные – на переднюю подъездную аллею. Я знаю одно: Пленмеллер теперь только тем и занимается, что возводит напраслину на соседей. Может, у него такое чувство юмора?

– На вас тоже, сэр?

– Неизвестно! Я бы не удивился. Обвинить меня в лицо он бы, конечно, не посмел.

– Возможно, вы правы, но когда я встретил Пленмеллера, он сидел с майором Миджхолмом, однако не постеснялся заявить, что скоро мне откроется мотив майора для убийства Уорренби.

– Ядовитый субъект! Пусть только попробует проделать то же самое со мной!

– Как вы думаете, у него была причина убрать Уорренби?

– Нет. Я не говорю, что вам нужен Пленмеллер. Просто не понимаю, почему он так себя ведет? Зачем ему это? Сколько злобы! Тем более если правду говорят, что он метит и в несчастную мисс Уорренби. Я бы помалкивал, если бы не это его поведение, но раз так, хотелось бы мне понять, почему зуб на Уорренби у него был длиннее, чем у всех остальных, и почему он сбежал из «Кедров» в субботу сразу после чая?

– А он сбежал, сэр? – спросил Хемингуэй. – Я думал, Пленмеллер ушел одновременно с вами и с Эйнстейблом, с мисс Дирхэм и с Драйбеком.

– В последний раз – да. Но еще до того отлучался домой под пустячным предлогом – будто бы за чем-то, что понадобилось сквайру.

– Что это было, сэр?

– Какая-то переписка на тему назначения нового юриста в Речной комитет. Сквайр хотел показать ее мне, но это можно было сделать в любое время!

– Опять этот Речной комитет! – пожаловался Хемингуэй. – Вы принадлежали к тем владельцам береговых участков, которые не хотели отдавать место Уорренби?

– Не скажу, чтобы мне это было очень важно, – ответил Линдейл, пожимая плечами. – Наверное, я пошел бы за сквайром: он знает больше меня. Считал подходящим человеком именно Уорренби.