Убийственное лето

Я опускаю голову, в руке у меня корзинка, как у Красной Шапочки, и иду за ней. Ни Пинг-Понга, ни ее мужа поблизости нет. Она зовет меня подняться к ним в квартиру. Предлагает выпить кофе или что я хочу. Говорю, что уже пила. Она садится напротив меня на стул и говорит:

– Хочу убедиться, что ты действительно любишь Пинг-Понга.

Я даже не отвечаю.

Она продолжает:

– Ты что, будешь жить у них, не записавшись с ним?

Я жестом показываю, что вообще ничего не знаю.

Она довольно высокого роста, светлая шатенка, одета в платье подросткового фасона, чтобы выглядеть моложе. Вообще-то она не худенькая, но ей это даже идет. Уверена, что она тоже орет, когда муж или кто-то другой ее трахает. Она говорит мне:

– Я знаю Пинг-Понга со школы. У нас была детская, такая чистая любовь.

Мне кажется, будто я в кино – смотрю «Доктора Живаго». Но на всякий случай киваю, что поняла, и молчу. Похоже, я раньше помру, чем она заговорит. Наконец она изрекает:

– Если ты выйдешь за него, я отдам тебе свое свадебное платье. Я его берегла как зеницу ока. У твоей матери золотые руки, она его тебе перешьет.

Я по-прежнему молчу, а она продолжает:

– Знаешь, когда я была моложе, я была такой же худенькой, как ты.

Встает и целует меня в щеку. Говорит:

– Хочешь на него взглянуть?

Отвечаю «нет», что я, мол, суеверная. Тоже встаю, я выше нее. Говорю со своим акцентом а-ля моя мать:

– Вы такая милая. Не похожи на других в деревне.

Потом мы спускаемся по деревянной лестнице. В мастерской я говорю:

– Я пошла, до свидания.

Она смотрит меня, щеки у нее горят, она что-то хотела добавить, но не решилась, и я ухожу.

Все оставшееся время я со всеми милая-премилая, я умею, когда хочу. Вижу, например, как мамаша Монтеччари прет к воротам огромный бак с мусором, чтобы во вторник нас разбудили в пять утра, когда они будут его вытряхивать в свою помоечную машину, и говорю ей:

– Давайте я сама, это не трудно, я сумею. А то действительно вас в этом доме держат за прислугу.

Она не отвечает, то ли растрогана, то ли нет, поди разбери.

Глухопомешанная тетка в своем кресле – просто сказка. Как-то мы с ней остались вдвоем, и я кричу:

– Старая вешалка!

Она отвечает:

– Что?

Я кричу громче:

– Старая вешалка!

Она улыбается, треплет меня по руке и говорит:

– Если хочешь. Ты хорошая девочка.

Лезу в буфет, достаю плитку шоколада и даю ей. Она говорит, выпучив глаза:

– А вдруг сестра увидит?

Я прикладываю палец к губам, чтобы она поняла, что мы заодно, а она смеется, грызет шоколад, как обезьянка. До чего они становятся прожорливыми в старости. И страшными к тому же. Я бы предпочла умереть в двадцать лет. Ну, или, скажем, в тридцать.

Микки отваливает в воскресенье утром, сверкая накачанными икрами, со словами, что сегодня он выиграет, черт возьми. У него где-то гонки, теперь он уже может участвовать. А вечером возвращается со словами, что проиграл, черт возьми. Говорит, что все из-за своего велосипеда и что Пинг-Понг, который за него отвечает, ничего в механике не петрит. Ничегошеньки. И объясняет ему:

– Когда все развили скорость, я шел в одном с ними темпе, но чувствовал свое преимущество. Все из-за твоего говенного велосипеда, он весит десять тонн, из нас двоих я всегда прихожу на финише первым.

Пинг-Понг от злости доходит до белого каления, но вида не подает. Он любит своих братьев до потери пульса. Для него Микки и Бу-Бу – неприкасаемые. Он может слегка наорать на Бу-Бу, когда тот встает позже положенного и опаздывает в коллеж или читает до глубокой ночи научно-фантастические романы. Может еще громче наорать на Микки, который врет как дышит, когда отчитывается, сколько сигарет выкурил за день, и, в довершение всего, четыре раза в неделю ездит трахаться с Жоржеттой.

– Ты что, надеешься после этого выиграть гонку? – говорит Пинг-Понг.

Но все равно они – неприкасаемые.

Ну а Бу-Бу не смотрит на меня, почти со мной не разговаривает и избегает, когда Пинг-Понга нет дома. Я зашла к нему в комнату и положила свой подарок ему на кровать. В тот же вечер я обнаружила эту мерзкую футболку на своей постели. Чуть позже я зажимаю Бу-Бу на лестнице и говорю ему:

– Я хотела сделать тебе приятное. Ты меня не сдал, когда я упала в сарае.

Он стоит очень прямо, прислонившись к стене, но на меня не смотрит. Он отвечает:

– Говори тише, тебя услышат на кухне.

Я шепчу:

– Слушай, ну возьми ее, пожалуйста.

Пихаю футболку ему под мышку, и он не отказывается. Только поводит другим плечом, чтобы показать, что ему все по барабану, и уходит к себе. Когда он такой, мне хочется, чтобы он стонал в моих объятиях, а я бы до смерти зацеловала его в губы.

Короче, я милая-премилая всю неделю. А потом, в среду вечером, Пинг-Понг возвращается с тренировки из казармы. Мы ждем его к ужину. Я, нацепив на нос очки, вяжу на спицах, как меня учила мать, время от времени поглядывая на экран телика. Госпожа Командирша разливает суп и говорит сыну:

– Те, вчерашние, снова приходили. Дали мне двести франков задатка. Поставили палатку на краю луга.

Микки говорит раздраженно:

– Понятно, понятно! Можно хоть немного помолчать?