Убийственное лето

– Ах, это? Да, конечно, спрашивала.

Еще полдня, не меньше, она пялится на меня поверх своих окуляров. Потом говорит другим тоном – намного спокойнее и гораздо более свойским:

– Зачем?

Я говорю:

– Мне кажется, я видела такое пианино в Араме, когда мне было года два или три.

Я еще не закончила, а она уже отвечает:

– Арам далеко отсюда. Он наверняка туда не забирался. К тому же, когда оно последний раз покидало наш двор, тебя еще на свете не было.

Сердце у меня колотится, но я все-таки говорю:

– Наверное, вы ошибаетесь. Это когда было?

Жуть, этот ее сверлящий взгляд. Мне начинает казаться, что она все знает и уже давно. Бывают такие мужья, которые рассказывают женам о своих гнусных похождениях. Но нет. Она повторяет:

– Ты еще тогда не родилась. Муж потащил его в город, чтобы сдать в ломбард, но они не захотели его взять. Поэтому мы оставили его себе.

Я бы хотела еще кое-что спросить, но понимаю, что пора остановиться. Она все запоминает и далеко не дура. Начнет по-настоящему что-то подозревать. Я говорю:

– Выходит, я ошиблась. С кем не бывает.

Беру карты на столе и раскладываю пасьянс. Она вроде опять принимается штопать, а потом говорит:

– А ты чего захотела? Не сына же Ротшильда себе нашла. Мы в ломбард наведывались частенько. Что правда, то правда.

Короче, Микки с Пинг-Понгом возвращаются, по дороге они подобрали Бу-Бу, и тот едва здоровается со мной. Микки предлагает сыграть в белот[33], но Пинг-Понг говорит «нет», завтра всем рано вставать. На самом деле ему не терпится оказаться в нашей комнате и задать мне жару. После схватки мы лежим в кровати, откинув простыни, потому что жарко, и я спрашиваю:

– А кто тогда привез это механическое пианино, когда отец хотел заложить его в ломбард?

Пинг-Понг говорит со смехом:

– Откуда ты знаешь?

Я говорю:

– Твоя мать рассказала.

Жду до скончания века, потом он говорит:

– Уже не помню. Нужно у нее спросить. Один приятель отца, у него был грузовик. Я тогда был еще маленьким.

Ему было ровно десять, он родился в ноябре. Беру свою книгу и делаю вид, что читаю. Он говорит:

– Они пили вино и смеялись на кухне, это все, что я помню.

Я смотрю в свою книгу про Мэрилин. Смотрю в книгу. Пинг-Понг говорит:

– Снег тогда лежал. А почему ты спрашиваешь?

Я повожу одним плечом, чтобы дать понять, что мне наплевать, и смотрю в книгу о Мэрилин. Однажды я сидела на ступеньках у входа в наш дом в Араме с папой. Сидела на ступеньках. Кажется, мы играли с пробкой от бутылки. Я хотела играть еще и еще. Я сидела на ступеньках. Да, с пробкой, привязанной к веревке. Я старалась поймать ее стаканом. А папа дергал веревку. На каменных ступеньках. Помню, как сейчас. Пинг-Понг говорит:

– Что с тобой?

Я отвечаю:

– Не знаю. Меня сейчас вырвет.

Он говорит, приподнявшись в постели:

– Тебе дать что-нибудь?

Я говорю:

– Нет, уже прошло.

Он смотрит на меня, его взволнованное лицо совсем рядом с моим. А я смотрю в книгу, на одну и ту же страницу.

По средам Бу-Бу ходит в коллеж только утром, днем он болтается во дворе. Как-то раз, после того воскресенья у озера, я вхожу в сарай, не глядя на него. Он тащится за мной к пианино. Говорит:

– Тебе нужно лечиться. Ты ненормальная.

Я смеюсь и говорю ему:

– Да неужели?

Он говорит мне:

– На прошлой неделе в поле нашли убитую кошку мадам Бюиг. А сегодня кошку Мерио. Это ты их убила.

Я смотрю на него. Он не шутит. Он высокий и стройный, как тополь, и очень красивый. Он говорит:

– Я обратил на тебя внимание гораздо раньше, чем Пинг-Понг.

Я смеюсь. Говорю, что знаю. Мы стоим возле пианино его подонка-отца, он – за моей спиной. Он говорит:

– Ты ничего не знаешь. У тебя нет сердца. Или же ты припрятала его так далеко, что до него никак не добраться.

Я поворачиваюсь и резко отвечаю:

– Скажи мне, дуболом, ты вообще о чем? Что ты об этом знаешь? Начать с того, что я не убивала никаких кошек. Я боюсь даже близко приближаться к животным.

Иду и сажусь на верхние ступеньки стремянки. Через минуту он говорит:

– А почему тебя так волнует наше пианино?

Я говорю:

– Хотела бы послушать, как оно играет. Только и всего.

Тогда он молча крутит, как положено, ручку, и неожиданно на весь сарай раздаются звуки и лавиной обрушиваются на меня. Я не подаю виду и подпеваю: «Тра-ля-ля, тра-ля-ля». А потом внезапно падаю плашмя, как мой отец.

Когда я открываю глаза, музыка все еще играет, Бу-Бу склонился надо мной с перепуганным лицом. Я понимаю, что свалилась с лестницы – одной щекой на земле, и она вся горит от боли, а ноги выше головы, зацепились за перекладину. Он помогает мне высвободиться и принять сидячее положение. Не хватает воздуха. Он говорит:

– Черт, у тебя кровь идет, слышишь?

Я хватаю его за руку, говорю, что все в порядке, просто стало нехорошо, такое со мной бывает. Мерзкое пианино замолкает. Я говорю:

– Только не говори никому. Я все сделаю, что скажешь, только никому не говори.

Он кивает, слюнявит пальцы и вытирает мне щеку. Я здорово поцарапалась.

Вечером, когда Пинг-Понг возвращается из пожарной казармы и садится к столу, он тут же говорит, взглянув на меня:

– Кто тебя так?