Убийство Деда Мороза

Этим утром у всех ребят, которые, проснувшись, первым делом бросились к окнам и прижали к стеклу еще сонные мордашки, вырвался один и тот же торжествующий возглас: «Снег!..»

IV. ЗОЛУШКИНА НОЧЬ

Мальчика, который бросил первый в эту зиму снежок, звали Жюль Пудриолле. Он был сыном булочника Пудриолле, изображавшего чудовище во время праздничной процессии 6 декабря.

Снаряд попал в вывеску гостиницы «Гран-Сен-Николя». Папаша Копф выскочил из-за двери, потрясая кастрюлей.

— Я до тебя доберусь, вредитель недоделанный!

Его голову венчал великолепный белый поварской колпак. Жюль Пудриолле показал ему нос и закричал:

— Вы часом не кота Матушки Мишель варите, Папаша Простак?

— Шалопай! Поросенок неумытый! Уноси ноги, пока цел!

Мальчик пожал плечами, зажег сигарету и пошел к церкви, лепя новый снежок. Ему было пятнадцать лет. Над губой у него пробивался пушок, пока еще слишком короткий, чтобы закручивать усы. Пудриолле тайком пытался ускорить его рост, смазывая кремом, остатки которого ему дал ученик парикмахера, бессовестно утверждая, что это средство для ращения усов.

Афиша на окне ресторана возвещала, что вечером состоится

_{«РОЖДЕСТВЕНСКИЙ УЖИН}

_{БОЛЬШОЙ КОСТЮМИРОВАННЫЙ БАЛ}

_{с участием МОРТЕФОНСКОГО ОРКЕСТРА»}

— Господин маркиз едва ли сможет спать сегодня ночью, — обратился папаша Копф к португальскому аристократу, пившему аперитив в ожидании обеда. — Молодежь будет петь и плясать до утра. Таков здесь обычай.

— Я очень люблю народные гулянья. В Португалии по традиции тоже весело справляют Рождество. — Маркиз осушил свой бокал и вышел.

Рядом с камином к стене было прислонено огромное буковое бревно — рождественское полено, которое зажгут к одиннадцати часам вечера. Из кухни доносился веселый гомон, там полдюжины женщин, болтая, хлопотали под началом госпожи Копф. Они ощипывали и опаливали над огнем цыплят, индюшек, уток и гусей. Залу ресторана украсили гирляндами. Две бочки с вином стояли на подставках. С потолка свисали окорока, колбасы, связки кровяной колбасы и сосисок. Это изобилие съестного создавало зрелище, греющее сердце и изгоняющее тоску.

— Да, прямо приготовления к бою, — сам себе сказал довольный папаша Копф. Он поспешно обернулся:

— О, здравствуйте, господин барон. Как ваши дела?

— Спасибо, Копф, очень хорошо.

Барон де ля Фай сел и заказал полбутылки вина, которое выпил, вопреки всем гастрономическим правилам, куря сигару. Копф вился вокруг него.

— Господин барон… Не окажете ли вы нам честь присутствовать на банкете? Разумеется, я вам оставлю уединенный столик. Соберется вся молодежь края. Тут будет, на что посмотреть.

Копф с огорчением увидел, что барон отрицательно покачивает головой, как вдруг это движение остановилось, а выражение лица барона из печального стало удивленным, из удивленного мечтательным, из мечтательного лукавым.

На пороге кухни появилась девушка с пепельными волосами. Рукава у нее были засучены выше локтя, а руки перепачканы тестом для блинов. Это была Катрин Арно. Она замерла, смущенная очарованным взглядом барона де ля Фай. Он улыбался, девушка решилась тоже улыбнуться.

— Знаете, папаша Копф, — весело сказал владелец замка, вставая, — я охотно приду на ваш ужин этой ночью, если мадемуазель Золушка согласится быть моей гостьей. Если она любит танцевать, мы будем танцевать! Вы согласны, мадемуазель?

Катрин залилась краской и спрятала за спину перепачканные ароматным тестом руки.

* * *

— Боже, красавица моя, до чего же хороши вы будете! Гораздо лучше, чем любая принцесса! Но постойте чуточку спокойно, козочка. Мне же надо сколоть платье.

Было чуть позже десяти часов вечера.

Три глубоких сундука, украшенные металлической окантовкой тонкой работы, стояли раскрытые. На паркете внушительной кучей лежали старинные платья, шуршащие, сшитые из муара, фая, бархата и дама́, или даже из еще более необычных материй, тканых золотыми нитями и расшитых шероховатыми на ощупь бусинами. Здесь были уборы, отделанные валансьенским кружевом, и кашемировые шали, цветастые шелковые платки и вуали, тоненькие, как паутинка, и большие шляпы с настоящими страусовыми перьями. Из сундуков, не открывавшихся уже многие и многие годы, пока служанка барона не вынула из них этих сокровищ, шел хрупкий запах прошлого и от него в душу закрадывались и печаль, и нежность.

Ком стоял у Золушки в горле, мешая дышать. Все было слишком прекрасно. Ее приключение походило на сказку. Пока служанка барона, напоминавшая старую фею, превращавшую пастушку в королеву, стоя на коленях, закладывала складки, вкалывая булавки, делая метки для необходимых переделок, девушка боялась внезапно проснуться в своей комнате на улице Трех Колодцев, на полотняных простынях и в простой рубашке.