Убийство Деда Мороза

Но нет! Это не было сном. Роскошные туалеты светских дам, какими были мать, бабушка, прабабушка барона де ля Фай, вполне реальные, лежали, извлеченные на свет специально для того, чтобы ныне живущая девушка выбрала из них одно и надела на бал. И каждое из этих чудесных переливчатых платьев словно завлекало, шепча: «Меня, меня! Выбери меня!» Как будто, пролежав так долго во мраке сундуков, они мечтали еще раз облечь гибкое тело, подчеркнуть молодую теплую упругую грудь, шуршать вокруг стройных ножек, качаться в движениях вальса, блеснуть — платья тщеславны как женщины! — блеснуть еще раз при свете, пусть даже всего лишь при свете масляных ламп папаши Копфа!

Служанка пронзительно закричала:

— Господин барон! Идите скорее…

Барон большими спокойными шагами пришел из столовой. Он был поражен. Перед его удивленными глазами очаровательная герцогиня, словно сошедшая со старинного портрета, поворачивалась, показывая наряд из прошлого века, трогательная в своей грациозности и застенчивости, драгоценное видение в бледном свете, шедшем сквозь затуманенные окна.

Уперев руки в бока, довольная собой, служанка тихо смеялась, упиваясь удивлением хозяина.

— Ну как, господин барон? Удачно?

— Она очаровательна!

Шутя, барон шагнул вперед, широким жестом снял шляпу, махнув ею по полу, поклонился и поцеловал руку озадаченной Катрин. Девушка пробормотала несколько неразборчивых слов.

— Теперь туфельки, — сказал барон. — У вас маленькая ножка, мадемуазель Золушка. Я думаю, они обе поместились бы на моей ладони. И все же я не уверен, что вы сможете надеть бальные туфельки, которые носила моя матушка до свадьбы. Это не хрустальные башмачки, как в сказке, но они тем не менее очень красивы.

Барон вернулся в столовую. Там был и еще кое-кто: человек в красной накидке. Дед Мороз пришел несколькими минутами раньше. Он сидел за столом, на котором стояли бутылка вина и два стакана. Каждый год, завершая свой обход, он заходил в замок. Барон передавал ему конверт со своим вкладом на расходы по детскому празднику и предлагал стакан вина.

— Ну как, мой храбрый Корнюсс, в этом году мортефонские дети хорошо себя вели? Надеюсь, что ничего серьезного не пришлось заносить в вашу книжку?

Гаспар Корнюсс покачал своей большой краснолицей головой в парике и поскреб подбородок под длинной фальшивой бородой.

— Ох, господин барон, всегда одно и то же! Куча грешков, но, слава Богу, без злого умысла!

— А как здоровье?

— Спасибо, Гаспар Корнюсс пока еще крепок. Ну, может, сегодня слегка ноги тяжеловаты и в голове шумит… Черт, ведь случай какой… Чокаешься направо, налево… Повадился кувшин по воду ходить…

— По воду!.. Хороша водичка, Корнюсс! Но как бы там ни было, я вам желаю еще долго «ходить по воду».

Барон наполнил стаканы. Фотограф влажными глазами нежно разглядывал вино.

— Бог даст, я надеюсь еще много раз совершать рождественские обходы. Меня только огорчает, что каждый год в один и тот же день я стучу в дверь замка, но не могу задать здесь пресловутый вопрос голосом Деда Мороза, поглядывая на маленького господина под столом: «Хорошо ли себя вели в этом доме?» Вы понимаете? Простите, что я позволяю себе говорить вам это. Я всего лишь глупый старик, но говорю от всего сердца.

— Вы хороший человек, Корнюсс. К сожалению, вряд ли я вас скоро порадую. У меня нет ни малейшего желания жениться. Ваше здоровье!

На пороге возникла служанка.

— Здравствуйте, Гаспар Корнюсс. Извините, господин барон, я нашла одну туфельку вашей покойной матушки, она подошла — можно подумать, ее специально шили для мадемуазель Катрин, но я не могу отыскать вторую. Но ведь все башмаки были в одном месте?

Барон поднял бровь:

— Пропала туфелька? Но, Огюста, это в порядке вещей.

— Как это, в порядке вещей, господин барон?

— Но послушайте, Огюста, в сказках всегда так бывает. У нас здесь Золушка, которую я повезу на бал. А если меня не подводит память, у Золушки есть обыкновение терять туфельку, когда она едет на бал.

— Может, это и в порядке вещей, господин барон, но непонятно, куда делась туфелька.

Церковь еще не была освещена. Лишь на уровне плит пола находился источник мягкого света, перед которым мелькал порой силуэт ризничего или мадемуазель Софи Тюрнер — ясли. От электрических ламп, расположенных под соломой, на которой якобы покоился сын Божий, казалось, что они охвачены огнем.

Аббат Фюкс, завершавший в ризнице последние приготовления, пребывал в радостном настроении. Каппель же, наоборот, казалось, нервничал. Он поднялся в комнату на втором этаже и выглянул из окна. Снег, падавший крупными хлопьями до восьми вечера, рассеял сумерки бледным светом. Ризничий спустился вниз и попытался немного прибрать, но мысли его были заняты другим. Он то оборачивался на сейф, то подходил к двери и прислушивался к звукам, доносившимся с улицы. На площади дети обстреливали снежками снеговика, отмечая каждое попадание громкими криками удовольствия.

— Знаете, Каппель, — сказал священник, — у нас будет прекрасный праздник, и я думаю, все пройдет хорошо.

— Надеюсь, господин кюре.