Убийство на Аппиевой дороге

— Что и подводит нас к последнему вопросу. — Я нацарапал на стене цифру VII. — Почему нас не убили, а всего лишь похитили? Если Милон или кто-то другой просто хотел от нас избавиться, почему его люди не прикончили нас и не оставили мёртвыми там же на дороге, забрав деньги — как будто это всего лишь очередное убийство у гробницы Базилиуса, где такое случается сплошь и рядом? Если же Милон хотел прежде выяснить, что именно нам удалось узнать, нас бы допросили, а потом убили. Не представляю, для чего мы можем понадобиться ему живыми. Я вообще сомневаюсь, что за всем этим стоит Милон. Я имею в виду наше похищение.

— Но кто же тогда? Единственный, кроме Милона, про кого ты расспрашивал…

— Марк Антоний.

Послышался скрип отворяемой двери.

— Может, сегодня мы всё узнаем, — шепнул Эко. Я повалился на пол, обхватив живот руками.

Последовало ставшее уже ритуалом разглядывание содержимого отхожего ведра, щедро сдобренного кровью. Наши тюремщики — а на этот раз заявились оба — пристально вглядывались в него — ни дать ни взять, авгуры, изучающие внутренности жертвенной курицы.

— Твой отец неважно выглядит, — сказал Эко тот, кто обычно не заходил.

— Что, дошло? — зло переспросил Эко.

Голос его дрожал, и даже не от притворной ярости, а от возбуждения — как струна, когда её тронешь. Я сам с трудом заставлял себя лежать неподвижно. Долгожданный миг настал, и во мне самом пробудилась ярость, которую я подавлял все эти долгие дни в темноте. Теперь она поднялась жаркой волной. Сейчас я смогу наконец дать ей выход.

— Нам лучше забрать его отсюда. — Тот, кто обычно оставался снаружи, нагнулся и отомкнул цепь, удерживавшую крышку люка. Вдвоём тюремщики подняли железную крышку и с тяжёлым стуком уронили её на металлическую решётку.

Дверь нашей тюрьмы была открыта.

— Он не может подняться. — Эко беспомощно суетился вокруг меня.

— Ну и как мы его отсюда вытащим? — с сердцем спросил тот, кто приходил каждый день.

— Помоги своему отцу подняться, — сказал другой, который явно был за старшего. — Как хочешь, но подними его на ноги. Вот так. Подведи его сюда. Пусть поднимет руки, мы вытащим его. Да подними ты ему руки, если он не может их поднять. В конце концов, жив он ещё или нет?

Величайшая ошибка полководца — и с этим согласились бы и Помпей, и Цезарь — недооценить противника. Моё поведение за последние дни заставило наших тюремщиков поверить, что я слаб, болен и вообще еле жив. Они ухватили меня за руки, не ожидая сопротивления. Они готовились поднимать безвольное тело обессиленного больного.

Вместо этого я потянул их вниз со всей силой, на какую был способен. Стоявший тут же Эко схватил их за руки повыше локтей и рванул, норовя столкнуть головами.

То был миг, когда всё могло погибнуть. Наши тюремщики могли удержаться на ногах и вырваться — и я шлёпнулся бы на спину. А они поспешили бы опустить железную крышку и замкнуть цепь, выбранили бы нас, потом посмеялись бы над нами, и мы остались бы в ненавистной яме — спать среди крыс, терзаться страхом за родных, колотить в бессильной ярости кулаками по стенам…

Но случилось совсем другое.

Глухой стук, глуше, чем от удара двух камней, но не такой глухой, как от столкновения полых тыкв — сладчайший из тех, которых мне довелось услышать за всю свою жизнь!

Дальше всё произошло очень быстро. Тот, кто приходил каждый день, свалился в яму головой вниз. Я тотчас же навалился на него всей тяжестью. Палочка, которой Эко царапал на стене отметки, была у меня в руках. Последние дни мы терпеливо затачивали её об камни, смачивая водой из ведра, и нам удалось заострить конец не хуже кинжала. Ею-то я и ударил упавшего в спину, как ножом, и уже замахнулся для второго удара, когда до меня дошло, что это ни к чему. Упавший был мёртв. При падении он сломал себе шею.

Я поднял голову и увидел, что в яме больше никого нет. Эко уже успел выкарабкаться. До меня доносились звуки борьбы.

Взяв в зубы импровизированный кинжал, чувствуя привкус крови, я вскочил, ухватился за железный прут решётки и подтянулся. Этот манёвр мы отрабатывали по многу раз каждый день — прыгали, хватались за прутья решётки, подтягивались, чтобы сохранить силу рук. И всё же я не ожидал, что это будет так легко. Я буквально взлетел вверх, словно меня подсадила невидимая сильная рука. Ярость придала мне сил — ярость и сознание того, что фортуна обернулась к нам лицом.

Эко и второй сторож, сцепившись, катались по полу конюшни. Сторож был заметно крупнее и наверняка сильнее; но моего сына обуревала та же ярость, что и меня, удесятеряя его силы. Подняв деревянный кинжал, я бросился к ним, и успел мельком заметить кровавую ссадину у сторожа на любу, прежде чем ударил его остриём в шею. Он издал отчаянный крик, вырвался и, вскочив на ноги, бросился к дверям, зажимая рану. Кровь сочилась у него между пальцами. Мы с Эко кинулись следом.