Убийство на Брендон-стрит. Выжить тридцать дней

Посреди тихой жизни, безмятежное спокойствие которой, хотя она пока о том не ведала, практически закончилось, телефон воспринимался мисс Кэппер как символ возможного приключения и врата в Неизведанное. Все ее надежды на перемены, мечты о невообразимо богатом событиями существовании были связаны с черным аппаратом, который звонил сейчас странно, словно заикаясь. Такой звук появился после того, как темной ночью она уронила телефон на пол, торопясь ответить, хотя вновь нарвалась всего лишь на ошибку номером. Отбросив перчатки, мисс Кэппер метнулась в гостиную и схватилась за трубку. Любому психологу она показалась бы сейчас совсем жалкой. Преждевременно постаревшая старая дева тридцати восьми лет, находившая для себя утешение только в том, что была когда-то хорошей дочерью для своей матери-инвалида, хорошей племянницей для хворой тетушки Эми, а теперь еще и прилежной, набожной прихожанкой из паствы преподобного Клифтона Бриса при церкви Святого Себастьяна, район Буш, почтовый индекс W37.

«Это окажется Джорджи, – решила Дороти. – Ей всегда нравится звонить, когда я собираюсь в церковь, чтобы проверить, удержусь ли от искушения поболтать, а потом опоздать к началу службы». Сняв трубку, она произнесла:

– Алло! Вы набрали номер Буш-4141.

Джорджи, так звали мисс Трент, была единственной настоящей подругой мисс Кэппер. Она никогда не ходила к церковным богослужениям, утверждая, что может гораздо лучше возносить молитвы к своему Создателю в любом поле, поросшем нарциссами.

«А как же быть в те времена года, когда нарциссы не растут?» – серьезно спрашивала Дороти. На что мисс Трент отвечала, что нарциссы вечно цветут в сердце человека.

– Не кладите трубку там, в своем Буше, – произнес голос. – У меня для вас входящий звонок.

У мисс Кэппер участилось сердцебиение. Это не Джорджи. У той имелся собственный телефон, и соединение происходило напрямую.

Диспетчер снова включилась и сказала:

– Ты на связи, мой птенчик. (По крайней мере, так расслышала ее слова мисс Кэппер.)

А затем мужской голос уже более отчетливо произнес: «Это Буш-4141? Мисс Карбери у вас?»

Все надежды Дороти поникли, как цветы, которые никто не поливал. Могла бы сразу догадаться: снова неверный номер или в лучшем случае ошибка. Складывалось впечатление, что она вообще держала телефон лишь затем, чтобы ей постоянно звонили по ошибке.

– Боюсь, ее здесь нет, – ответила она.

– Это говорит мисс Кэппер?

Вот теперь она по-настоящему удивилась:

– Да, это я, но…

– И вы утверждаете, что мисс Карбери к вам еще не прибыла. Очень странно.

– Ничего странного, – сказала Дороти. – Я не жду к себе никакой мисс Карбери.

– Это не имеет значения, – заявил мужской голос.

– Я даже не знаю, кто она такая, – заверила его Дороти.

– Скоро узнаете. Она вам все объяснит. Только на вашем месте я бы не стал доверять тому, что она вам скажет, как истине в последней инстанции. Джулия Карбери могла бы писать хорошие романтические рассказы, но не воспользовалась своим талантом. Вам же лучше будет ничего ей не говорить, пока не увидитесь с одним из нас.

– Мне и так нечего ей сказать, – протестующим тоном заверила его Дороти.

На линии раздались три тихих писка.

– Вы разговаривали три минуты, – вмешалась диспетчер, и тот, кто находился на другом конце провода, мгновенно дал отбой.

После краткого замешательства Дороти поступила так же. Она рассеянным взглядом оглядела комнату. Никакого чуда не произошло. Все здесь оставалось по-прежнему: стулья, принадлежавшие ее матери, восьмиугольный стол из палисандра, которым владела тетя Эми, старомодные фарфоровые сервизы в буфете, бра на стенах, японские гравюры. Над небольшой книжной полкой висела вышивка с таким текстом: «Рай – это мой настоящий Дом». Когда викарий нанес визит, чтобы освятить жилище, он заметил вышивку и одобрил ее. «Очень хороший девиз» – так и сказал. Ведь жизнь была всего лишь чем-то вроде пансиона, в котором ты обитал слишком недолго, чтобы беспокоиться о перебоях с горячей водой или о не слишком удобной кровати. Викарий даже использовал такую тему в своей следующей воскресной проповеди. Дороти было дорого это воспоминание. Кроме того, она перестала обращать внимание на чуть теплую воду в кране и на бугристый матрац как на нечто почти не имевшее значения.

Часы на белой каминной полке, подаренные дорогому мужу не менее дорогой тетей Эми в ознаменование двадцати пяти лет безупречного служения в церкви Святого Станислава (Верхний Норвуд), отзвонили одиннадцать часов. На этой неделе Дороти избрала для них мелодию «Вестминстерский набат». На следующей неделе она сменит ее на «Восемь колоколов». На Великий пост часы переведет в режим молчания, отмечая тем самым период покаяния и воздержанности.

Дороти поднялась, все еще ощущая легкое головокружение. Если она не поторопится, опоздает к началу церковной службы, чем привлечет общее внимание. Привлекать к себе внимание – вульгарно. Это означало быть недостойной дочерью своей матери, но не отца, как подсознательно отметила она. И на это имелись особые причины.