Убийство по Шекспиру

Он ушел за водкой, а Клава очумело заходила по кухне, приговаривая:

— Что же это? Делать что, а? Это он. Сейчас принесет, выпью, а там… как Галеев. В милицию позвонить, а? И что скажу? Меня хочет отравить заслуженный артист России Сеня Подсолнух… Не годится, не поверят. Так что же делать?

Машинально Клава достала самогон, выпила треть бутылки залпом. Села на табурет. Ух, хорошо пошла, прямо по позвоночнику, по позвоночнику сверху вниз. Не обманула самогонщица, хороший продукт всегда не с желудка начинает действовать, а с позвоночника. Клава ожила. Смелость откуда-то взялась:

— А вот придет он, я его прямо так и спрошу: «Сенька, ты случайно не отравить меня вздумал, а?» И посмотрю, как он вертеться будет. Раскошелился на коньяк и водку! Думает, я дура недогадливая. Шиш тебе, Сенечка. Сам травись, протокольная морда, сколько влезет, а мне…

Шкворчала картошка, издавая дымок. Клава подскочила, принялась переворачивать подгоревшую картошку, а тут звонок в дверь. Сеня вернулся. Открыл водку, поискал чистую рюмку, налил.

— Ну иди, Клавка. Горелым воняет. Картошка, что ли?

— Ну да, пригорела, — сказала Клава, нехотя подсаживаясь к столу. Вот сейчас прямо и спросит. — Слушай, Сенька, ты случайно… не знаешь, что за отравитель у нас в театре объявился, а?

— Вот и меня этот инцидент волнует. Ну, держи свою водку, а я уж коньячок…

Чокнулись, Клава поднесла к губам рюмку, задержала ее у рта, исподтишка наблюдая за Подсолнухом. Вдруг рот открылся у нее сам собой: Сеня опрокинул коньяк! Не на пол, а в себя! Это ж получается, яда в нем нет? Сеня не стал бы пить, подсыпав яд собственными руками. Зря, выходит, от коньяка отказалась. Клава глядь на свою рюмочку, а она пустая. Озадачилась: «А я когда успела выпить? Или он забыл мне налить?» Но во рту ощущался водочный привкус, значит, все-таки Сеня налил, а она не заметила, как выпила. Клава беспокойно заерзала на стуле, словно села на гвоздь. Не новая мысль, правда, уже слегка туманная, просигналила: в водке отрава, отрава в водке.

— Ну и хрен с ней, — вслух сказала Клава навязчивой мысли.

— С кем хрен? — поинтересовался Подсолнух, любезно протягивая ей толстый ломоть колбасы на куске хлеба.

— Со всеми, — махнула рукой Клава, отправляя бутерброд в рот. — Все осточертели. У меня и так жизнь не рафинад, а меня какая-то сука хотела отравить, представляешь?

— Клавка, ты что, от одной рюмки так окосела? Ну, даешь!

— Ой, Сеня, при чем тут рюмка? Рюмка совершенно ни при чем. Я окосела от… напряжения. Нервного. Тебя не травили? Нет? А меня да. Разницу чувствуешь? Налей.

Подсолнух наполнил ее рюмку водкой, свою коньяком, потеряв интерес к Клаве. О чем теперь с ней говорить? А Клава, не дожидаясь ритуала чоканья, быстренько опустошила свою порцию, закурила. Оказывается, она давно хотела курить.

— Сенька, ты не знаешь, кто меня хотел?

— Кто тебя хотел? — переспросил он. — Таких не знаю. Клава, закусывай.

— Картошечки хочешь? — и подалась, шатаясь, к плите.

В это время Подсолнух выпил коньяк, вздохнул, бросив в спину Клавы прискорбный взгляд. А та елозила ножом по сковороде, переворачивая картошку.

— Ой, она и снизу подгорела. Ну ничего, от канцерогенов еще никто не умер. А вот от яда… — подняла вверх указательный палец и повернулась к Подсолнуху. — От яда умирают. Но у меня яда нет, не бойся…

Подсолнух раскраснелся до цвета вареной свеклы, задышал глубоко и тяжело, указал на балконную дверь:

— Открой, душно.

— Там холодно, — предупредила Клава, но дверь открыла.

Действительно, на кухню ворвался холодный воздух, дохнуло морозной свежестью, только Подсолнуху лучше не стало. Он расстегнул верхние пуговицы рубашки, прохрипел:

— Воды… дай…

Раньше, чем заработали мозги, у Клавы заходили ходуном все четыре конечности. Она ринулась к раковине, налила воды полный стакан, поднесла к губам Сени. Рука Клавы, державшая стакан, тряслась как в лихорадке, вода расплескалась, однако Сене удалось выпить. Ему становилось хуже.

— Сеня… Сеня, не вздумай! — погрозила пальцем Клава, чувствуя, как ужас наполняет все ее тело, душу и мозг. — Не смей, Сенька!

А Подсолнух свалился на пол, делал странные телодвижения, то ли подняться пытался, то ли от удушья страдал, то ли от боли корчился.

— Нет!!! — закричала Клава, схватившись за голову. — Только не это! Только не у меня! Сеня, не умирай!

Алкоголь выветрился за секунды, будто не пила. Клава бросилась к телефону, лихорадочно накручивала две цифры — занято. Еще раз. Занято. Еще. Есть!

— Срочно «Скорую». Человек отравлен!

— Это милиция, — ответили в трубке.

— И милицию давай! — закричала она. — У меня отравили человека… Да не я отравила! У меня отравили! Я из театра… Нет, звоню из дома. Вы должны знать, у нас три актера выпили и… на тот свет отправились… Адрес? Какой же у меня адрес, а? Сеня, ты не помнишь мой адрес, а?.. У него судороги! Он умирает! Ой, приезжайте… А, вспомнила! Да. Это… Разина, сто тринадцать, квартира семнадцать…

Клава бросила полный ужаса взгляд на Подсолнуха. Он был еще жив, дышал с хрипом. Следующий номер набрала правильно, и трубку подняли сразу.