Убийца из детства

– Ну и что? – вскинул голову Баракин. – Это только подтверждает то, о чем я говорю. Интроверт всю жизнь страдает от неуверенности в себе. От того, что знает: сверстники невысокого мнения о нем. Потому что были свидетелями, когда он показал себя слабым. А то и трусом. Для такого человека форма полицейского – способ самоутверждения. В ней он хотя бы внешне выглядит сильным, смелым, решительным. Защитником.

– Значит, ты думаешь, что это мог быть Тиханов… – задумчиво произнес Журавлев.

– Да ты что! – испуганно выкрикнул Баракин. И даже подпрыгнул при этом в кресле. – Ни в коем случае! Ни на кого я не думаю! Не в моих правилах возводить на кого-то напраслину!

– Ты ведь только что сказал…

– Мало ли что я сказал! Это были так… мысли вслух.

– Но не исключаешь? – допытывался Журавлев.

– Знаешь, Боря! Давай прекратим этот разговор! – попросил вдруг Баракин. – Не в свое дело лезем. За каждым человеком водится что-то, чем он не может похвастаться. Как говорят англичане: «У каждого есть скелет в шкафу». Это не означает, что каждый человек – преступник.

– Так ведь мы только анализируем. Пытаемся исключить тех, кто никогда и ни при каких обстоятельствах не мог быть убийцей!

– Ну, тогда вот тебе мой вывод из этого, как ты называешь, анализа, – уверенно, не мигая глядя в глаза Журавлеву, сказал Баракин. – Никто из наших не мог быть убийцей! Но это не означает, что никто из них им не стал!

Глава восьмая

За ночь на город с моря надвинулись скучные серые облака. Они повисли так низко, что в них уткнулась макушка телевизионной вышки, а верхние этажи немногих в городе высоток выглядели полупрозрачными. Будто растворялись в них.

Журавлев сидел за столиком кафе и смотрел в большое, выходящее на главную площадь города окно. Помешивая ложечкой кофе, он смотрел на бронзовую фигуру в полевой форме, в каске, со знаменем в левой руке. Правая рука с гранатой в ней отведена в замахе. Солдат был обращен к Журавлеву спиной, и в этом ракурсе его рука указывала в сторону выходящего на площадь проулка. Словно он подсказывал: смотри туда!

Журавлев грустно улыбнулся. Давно, три десятка лет назад, он, тогда еще совсем юный курсант мореходки, с едва пробивающимся пушком на верхней губе, стоял около постамента и смотрел то в переулок, то в сторону проспекта. Он ждал Альку, но не знал, откуда она появится. Если приедет на трамвае, то со стороны проспекта. Если на троллейбусе или пешком, то выйдет из переулка.

Журавлев вспомнил, что часто посматривал на часы. Не потому, что Алька опаздывала. Она не опаздывала никогда. Просто он соскучился и теперь, когда до желанной встречи оставалось совсем чуть-чуть, время настолько замедлило свой бег, что каждая секунда превратилась в вечность.

Он очень хотел увидеть Альку как можно раньше. Чтобы издали помахать рукой. Чтобы побежать навстречу. Чтобы взять за маленькие теплые ладошки, посмотреть в глаза. Уловить на ее лице счастливую улыбку. Чтобы, потянувшись друг к другу, поцеловаться. Это был их собственный ритуал. И они следовали ему всегда.

Но в тот день случилось неожиданное. Журавлев прозевал появление Альки.

– Привет! – услышал он за спиной ее задорный голос.

Журавлев резко повернулся. Алька была рядом и с улыбкой смотрела на него. Скромное пальтишко с таким же скромным меховым воротничком, недорогие сапожки, вязаная шапочка. Но как же все это шло Альке!

Никогда ему не забыть ее глаза! Широко распахнутые, они вмещали в себя весь существующий мир. В те минуты, когда Алька так смотрела на него, Журавлев чувствовал, что не может, не имеет права обмануть девушку, оскорбить ее ни словом, ни намеком, ни тем более действием. Чувствовал. И тем не менее поступил именно так.

Но это случилось позже. А пока они шли, взявшись за руки, в сторону набережной. Они всегда ходили взявшись за руки. По дороге в кинотеатр рассказали, как прожили целый день друг без друга. В кино почти полтора часа сидели рядом, к плечу плечо. Потом долго, почти до полуночи гуляли по набережной. Как ни был хорош тот день, но и он заканчивался. Журавлев проводил Альку до ее дома. Они долго стояли у крылечка, не в силах расстаться. Никто не хотел первым сказать разлучающие, пусть и ненадолго, слова: «До свидания!»

– Знал я в тот вечер, что следующего свидания не будет? – в который уже раз спросил себя Журавлев. – Или нет?

Он задавал себе этот вопрос много раз. С тех пор как Алька вернулась в его воспоминания. Это был один из тех проклятых вопросов, которые лишили его покоя. Не позволяли жить сегодняшним днем и желаемым будущим. Иногда, задав себе этот вопрос, Журавлев безоговорочно отвергал такое предположение. «Нет! Не знал, – говорил он себе. – Я верил, что мы встретимся снова». Но со временем Журавлев стал ловить себя на том, что лукавит. Росла уверенность, что в то последнее свидание он уже знал: нам не быть вместе! Вот за это ему и было стыдно! Вот за эту подлость по отношению к Альке он и не мог простить себя. Потому и приехал искать ее. Чтобы повиниться. Чтобы она, простив, сняла с его души неподъемный камень стыда.