Убить Гиппократа

Это я солгал для дела. Мне было к кому возвращаться – в дом. Но Андреев еще не знал, что дом – понятие одушевленное.

Я положил трубку. И вот тогда разрыдался. Бесшумно. Про себя. Просто припал лицом к ладоням. Неужели я сам себе лгу? Мне действительно не к кому было возвращаться. Прощай, Вражок!.. Я оторвал ладони от лица. Вытер рукавом слезы. Они были соленые. Как и положено. Они были соленые, как море. Как и положено.

И я понял, что моего Вражка убили. Что это убийство – лишь простое предостережение. Для меня.

Только зачем? Чего они могли меня еще лишить? Я уже остался один. Значит – жизни. А была ли моя жизнь важна для меня? Раньше я не размышлял над этим. И только в день смерти Вражка по-настоящему задумался. Была важна для меня моя жизнь или нет? Раз я здесь. Когда остался совсем один… Хотя это не означает, что так будет всегда…

Похоже, они грамотно просчитали мое сегодняшнее состояние. Если у меня никого нет – значит, мне терять нечего. Значит, я способен на все… А вот и ошибочка произошла! Мне как никогда захотелось жить. В день смерти Вражка. Чтобы предъявить все счета. Даже если мне придется ждать вечно. Чтобы предъявить счета. И даже если мне придется жить вечно… Хотя на вечную жизнь, увы, сил оставалось все меньше и меньше.

Только на следующее утро я узнал, что по поводу вечной жизни не погорячился. Что ж, век живи – век учись. Благодаря Склифосовскому целый век мне ждать не пришлось. О вечной жизни я узнал за пару часов. Из лекции Склифосовского о вечной жизни, о вечных людях и просто о вечности.

Когда профессор объявил о теме лекции, на его лице было запечатлено не что иное, как сама вечность. За свою жизнь я много прочел благодаря папе. В том числе и фантастики. Но речи Склифосовского почему-то выглядели очень даже реалистично. И почему-то я верил ему с первого слова. Даже если его слова насквозь были пропитаны ядом, цинизмом и идеологией нового фашизма. И я вновь поверил Склифосовскому. Как и возможному существованию вечных людей. Хотя в его личную вечность не верил. Ну не тянул он на нее! Не потому что слишком мелковат, а потому что слишком откровенен. Вечные люди, наверное, способны на что угодно. Только не на откровенность.

– Я не буду слишком откровенен по этому вопросу, – глубокомысленно начал Склифосовский. – А обозначу только те положения, которые вы обязаны знать в силу профессии. Остальное, безусловно, оставлю за скобками. Впрочем, это не помешает вам мыслить в данном направлении, анализировать и постигать этот непростой вопрос. Итак-с, как всегда, начнем с вопроса к аудитории: «Вы верите в вечность?»

В классе загалдели. Создавалось впечатление, что все, как и я, поверили вечности и Склифосовскому. Прямо мессия какой-то!.. Я предполагал, каким будет развитие событий. И я не ошибся.

Первым выступил Аристид. Он откашлялся и еще больше ссутулился.

– Как в философскую категорию – да, верю. И уж тем более как в литературный термин. И бесспорно – в религиозную. Но вечные люди… Это утопия. И врачу недопустимо, даже безнравственно вбивать в мозг подобные инсинуации.

Пожалуй, Склифосовского вывело из себя определение «безнравственно». Он вздрогнул. Но тотчас взял себя в руки. Поскольку в нравственности своих речей не сомневался.

В этот момент в очередной раз я подумал о несовершенстве мира и несовершенстве прозвищ в этом мире. Хотя последнее встречалось не так уж и часто. Какой он, к черту, Склифосовский?! Геббельс – не меньше.

– Мы, пожалуй, поторопились дать вам имя Аристид. Было бы уместнее – Фома.

– На апостола я бы не потянул, – парировал Аристид.

Я внимательно посмотрел на него. По ходу диалога с профессором он все более выпрямлялся. Его подбородок был вздернут. И стекла очков помутнели. Скорее от негодования, чем от волнения. И я окончательно понял, что он не хочет принимать правила игры и не хочет встать на сторону Склифосовского. На острове имени Склифосовского. И не хочет соглашаться ни с одним из его выводов и открытий. Он хочет одного. Вызова.

Похоже, жизнь своей жены он решил поставить на кон. А заодно и свою. Я окончательно убедился – он не хочет жить. Во всяком случае – вот так. И я не знал, что смогу уже для него сделать и как изменить ситуацию. Теперь ему вряд ли доверял кто-либо из руководства Городка.

– Молодой человек, – усмехнулся в бороду Склифосовский. – И мы бы вас не вытянули на апостола. И не уверен, тянете ли вы на Аристида? Если вас что-то не устраивает в лекциях – прошу…

Склифосовский распахнул двери класса.

– Похоже – вечность не для вас. Хотя вы как никто в этой аудитории должны быть заинтересованы в этом понятии. Не важно – философское оно или литературное. Или религиозное.

– Или медицинское?

Это был риторический вопрос Аристида. Он вновь сгорбился, съежился, стал меньше ростом. И подбородком уперся в грудь. Глаза его виновато бегали по аудитории. Он искал поддержки.

– Конечно, медицинское. В первую очередь, – поддержал его Склифосовский. – В остальных смыслах – понятие «вечность» вполне понимаемо. Так что прошу на место.