Убить Пифагора

— Тем не менее, — продолжал Килон, не обращая внимания на протестующий ропот, — Пифагор и его люди вновь продемонстрировали, как мало они учитывают мнение нашего Совета. Оказывается, они не могут участвовать в нашем заседании, у них, видите ли, собрание секты!

Многие из Трехсот вскочили, закричали и замахали кулаками на Килона. Человек в маске был вне себя от радости. «Кричите, кричите, пока у вас есть такая возможность», — думал он.

Килон умолк, стоически выдерживая яростные восклицания и свист, обращенные к нему Тремястами. Его упрекали в том, что Пифагор и Милон задолго предупреждали, что в эти два дня их не будет.

— Конечно, вам обидно, потому что ваш великий вождь предупредил о своем отсутствии. — Килон сделал паузу, обводя взглядом аудиторию, и вдруг закричал: — Но неужели преступление перестает быть преступлением, если преступник заранее предупреждает, что собирается его совершить?

Пифагорейская фракция разразилась новой лавиной криков и оскорблений. Некоторые попытались пересечь зал, чтобы броситься на Килона. Другие неподвижно стояли на своих местах, обеспокоенно спрашивая друг друга, к чему это приведет. Дерзость Килона не предвещала ничего хорошего.

«Хорошо, очень хорошо». Человек в маске кивнул, довольный его выступлением. Килон послушно следовал его указаниям. Он велел ему сосредоточить обвинения на Пифагоре, а не на Милоне, и хорошенько разогреть публику, создавая более благоприятную атмосферу для того, что они намеревались совершить всего через несколько минут.

Килон сурово продолжал:

— Пифагор правит городом через Совет Трехсот. Однако он убедительно доказал, что его личные и сектантские интересы намного выше интересов Кротона. Всем известно, что я много лет боролся за то, чтобы не позволить городу мириться с этим безобразием. Однако сегодня не только мой голос будет свидетельствовать об этой непростительной исторической ошибке. — Он повернулся к человеку в маске, протянул ему руку и снова посмотрел на гласных. — Есть человек, более чем кто-либо другой заслуживающий места в Совете. Сотням из нас уже посчастливилось руководствоваться его мудрыми словами. Кроме того, он отлично знает Пифагора и его пагубное учение.

Человек в маске поднялся на возвышение, взявшись за руку Килона. Самые внимательные были ошеломлены благоговейным молчанием, с которым незнакомец был встречен большей частью Совета.

Через несколько секунд напряженного ожидания из-под черной маски раздался странный, наводящий оторопь голос, громкий свистящий шепот, который сразу же поглотил внимание всех присутствующих.

— Кто меня знает, знает и мои намерения. — Он посмотрел на собравшихся, намеренно избегая встречаться взглядом с членами Совета Трехсот. — Вы знаете, что я полностью защищаю ваши интересы. Вы знаете, что я хочу лучшего будущего для Кротона.

— Он убийца! — крикнул один из советников-пифагорейцев.

— Не слушайте его, он наш враг!

Человек в маске протянул руку к Тремстам, по-прежнему на них не глядя.

— Да, я враг: враг Пифагора, истинного врага Кротона!

В ответ на новые энергичные протесты он вытащил из туники свиток.

— Как известно, Пифагор в очередном проявлении своего себялюбия не пожелал, чтобы его учение распространялось в письменной форме. Тем не менее часть этого учения он записывает в пергаментах, которые ревниво скрывает. — Он сделал паузу и высоко поднял свиток. — Этот пергамент — отрывок из книги, которую Пифагор написал собственной рукой и которую сам он называет своим «Священным словом».

Человек в маске понизил голос до шепота. Впрочем, этого было достаточно, чтобы все присутствующие прекрасно его слышали. Умолкли даже члены Совета Трехсот, напряженно ожидая того, что произойдет дальше, и не в силах противостоять пьянящему воздействию его голоса.

— Этот текст доказывает, что Пифагор — худший из тиранов. — Вновь послышались негодующие протесты Трехсот. Человек в маске заговорил громче. — Это доказывает, что добродушный вид Пифагора — не более чем притворство, которое делает его еще более опасным. В «Священном слове» Пифагор называет себя пастырем народа. Он говорит, что его задача и задача его учеников — пасти неразумное стадо. Он то и дело выказывает свое презрение ко всем, кто не принадлежит к его секте, утверждая, что они низшие существа, которые должны во всем его слушаться, чтобы не погружаться в низость и грязь.

В криках Трехсот послышались нотки отчаяния. Враг использовал самую опасную ложь — ту, которая содержит толику истины. Пифагор в самом деле считал себя пастырем и полагал, что без его учения человек с большей вероятностью будет вести примитивную жизнь.