Убить Пифагора

В жертву должны были принести пятьдесят детей в возрасте до шести месяцев.

Чтобы не оскорблять бога несправедливым выбором и не вызвать ярость некоторых слоев общества, младенцев должны были отбирать у всех подряд. Повсюду началась купля-продажа детей. Богатые семьи, чьим детям выпал жребий быть принесенными в жертву, покупали младенцев у бедняков и передавали их жрецам вместо своих собственных. Это было незаконно и кощунственно, тем не менее чиновники получали крупные взятки, и подобные обмены процветали. Первых младенцев выменивали на целое состояние, но вскоре явление обрело популярность, и голодающие уступали своих детей всего за несколько монет.

Несмотря на то что предложение превышало спрос, бывали случаи похищения. Некоторых детей вырывали из материнских объятий прямо на улице. Акенона наняли, чтобы найти единственного сына мелких торговцев. Ребенку было четыре месяца, и это был первый младенец после четырнадцати лет брака, когда родители уже решили, что останутся бездетными. Чтобы уберечь малыша, они не выносили его из дома, но в конечном итоге его похитил домашний повар. Акенон выяснил это, допросив слуг.

Он пошел по следу и вышел на семью аристократов, которые и купили младенца. Пытался провести с ними переговоры, но те отказались его принять. Тогда он собрал доказательства и обратился к одному из судей, наблюдавших за отбором и доставкой младенцев. До жертвоприношения оставалось несколько часов. Судья внимательно выслушал Акенона и велел ему явиться в то место, где состоится великое жертвоприношение.

В сумерках Акенон вышел из города и вместе с сотнями карфагенян направился к огромному сооружению прямоугольной формы с высокими каменными стенами и без крыши. Акенон никогда там не был. Он вошел в одну из дверей и с ужасом осмотрел внутреннюю часть храма, посвященного Молоху.

На мраморном постаменте возвышалась бронзовая статуя бога. Грозный Молох восседал, скрестив ноги. Но даже в таком положении рост его в пять раз превышал рост любого мужчины. Туловище и конечности напоминали человеческие. Голова же была бараньей, а между скрученными рогами красовалась золотая корона. Локти были прижаты к туловищу, руки вытянуты, а ладони обращены вверх.

Открытый живот Молоха напоминал огромную отверстую печь. Несколько часов назад бог был накормлен, и слой раскаленных углей превышал целый метр. На глазах у Акенона двое жрецов приблизились к печи, насколько позволял адский жар. Они высыпали внутрь две корзины с ароматическими травами. Подношение мгновенно вспыхнуло, густой дым поднялся по полому телу бога-барана и повалил из глаз и открытой пасти.

Молох был голоден.

Перед ним возвышался главный алтарь, покрытый безупречно белым льняным покрывалом. Очень скоро его окропит кровь пятидесяти младенцев. Перерезав им горло, жрецы положат малышей в руки Молоха. Со спины бога свисали две толстые цепи, которые проходили через сгибающиеся локти и доходили до рук. Когда в них окажется ребенок, жрецы натянут цепи, заставив бога поднести руки к открытому рту.

Младенцы исчезнут в раскаленном нутре Молоха.

«Надеюсь, я смогу уйти до начала жертвоприношения», — подумал Акенон, прикрыв глаза.

Он с трудом пробирался сквозь толпу. Сотни барабанов и труб издавали непрерывный грохот, призванный заглушить пронзительный плач младенцев. Большинство людей казались заколдованными. Они смотрели на Молоха и покачивались всем телом в такт барабанам. Сладкий аромат благовоний достиг ноздрей Акенона, и он поморщился. Еще немного — и по храму поползет совсем другой запах.

В первых рядах толпились родители, отдавшие своих детей ради спасения Карфагена. Некоторые выглядели безмятежными, другие изо всех сил сдерживали плач. Проявление горя при пожертвовании ребенка Молоху считалось оскорблением бога. Это было запрещено, и нарушителю грозило суровое наказание.

Многие карфагеняне выглядели обнадеженными. Они горячо молились, сложив руки и склонив головы, или протягивали руки к богу и что-то кричали. Город сильно пострадал, и Молох непременно сжалится, оценив преданность и щедрость своих слуг.

Судьи сновали туда-сюда, отдавая распоряжения. Младенцы переходили из рук чиновников в руки священников, изгибаясь всем своим крошечным телом, будто предчувствовали, что их ждет.

Ритуальный нож сверкал над главным алтарем.

Акенон заметил магистрата, которому изложил дело — он стоял в двадцати метрах, едва заметный в тени западной стены. Встретившись глазами с Акеноном, он подал ему знак и исчез за небольшой деревянной трибуной. Акенон последовал за ним. Оказавшись в тени, он почувствовал сильный удар в затылок и рухнул на пол. Второй нападавший склонился над его телом и ударил ножом в спину, на уровне сердца.

* * *

Жизнь ему спасли толстый кожаный панцирь и неопытность убийцы. Панцирь принял на себя силу удара, и нож скользнул по ребрам, разрезав кожу на спине.