Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

Поразительно, но русская историография, славящаяся своей дотошностью в изучении деталей и подробностей, пропустила такой кричащий эпизод цареубийства с помощью контролируемой спецслужбой кучки «революционеров». Такую близорукость можно объяснить только отличной постановкой всей пьесы, включая следствие и суд над террористами, попавшими на скамью подсудимых по «Делу 1-го марта 1881 года». Необыкновенные приключения партии «Народная воля» пресеклись сразу после убийства Александра II, когда «революционеров» стали арестовывать пачками, притом, что признательные показания давал только схваченный на месте преступления Николай Рысаков. Министру внутренних дел Лорис-Меликову с трудом удалось убедить Александра III не ограничиваться быстрым судом и казнью одного Рысакова, а дать возможность розыску найти всех участников дела. Рысаков, подготовленный как метальщик Желябовым, знал только конспиративную квартиру на Тележной улице, где Перовская вручила ему белый узелок с бомбой. Квартиру он указал следователям уже 2 марта, и это была единственная существенная выдача Рысакова за все время короткого следствия. Квартиру на Тележной брали в ночь со 2 на 3 марта. Там удалось арестовать хозяйку квартиры Гесю Гельфман, но ее нелегальный сожитель Николай Саблин предпочел застрелиться. Наутро 3 марта в квартиру явился один из метальщиков Тимофей Михайлов, оказавший при задержании вооруженное сопротивление. Тимофей пришел за полагающимся ему гонораром, но попал в полицейскую засаду. При обыске в квартире на Тележной обнаружили на окне две неиспользованные бомбы, которые аккуратные метальщики Емельянов и Михайлов вернули хозяевам еще 1 марта, сразу после убийства императора. Почему с ними не рассчитались тогда же, 1 марта? Скорее всего, никто не собирался производить расчет, и их возвращения никто не ждал. Все остальные аресты носили строго адресный характер, и источник агентурных указаний не оставляет сомнений. К 20 марта в Петропавловской крепости находилось уже 22 арестанта «по делу террористов» во главе с Хозяином «Народной воли» Александром Михайловым. В этом списке 16 фамилий были штатными сотрудниками фирмы с разной степенью посвященности в дела.

Обвинение было предъявлено только шестерым лицам, непосредственно участвовавшим в «Деле 1-го марта»: Желябову, Перовской, Кибальчичу, Рысакову, Михайлову и Гельфман. Судить цареубийц решили в Особом Присутствии Правительствующего сената – высшем судебном органе империи. Заседания суда готовились как театральные представления. Ведомства составляли списки на посещение судебных слушаний, и получить заветный билет выпало не всем. Зал заседаний сверкал от блеска мундиров, орденов и лент. Желябов на скамье подсудимых почувствовал себя в своей стихии: он делал дерзкие заявления, запросы и всячески подчеркивал свою ведущую роль. Сценарий судебных заседаний был построен таким образом, что выяснение реальных обстоятельств дела, вопросы руководства преступной группой и, главное, обильное финансирование ее деятельности вообще судом не поднимались. Все свелось к допросу многочисленных свидетелей факта убийства и констатации единственного уличающего обстоятельства – принадлежности к преступному сообществу. Тем не менее впечатление от суда такого наблюдательного современника, как госсекретарь Е.А. Перетц, необходимо привести:

«Три дня я провел в суде над злоумышленниками первого марта. Рысаков – слепое орудие. Это – несчастный юноша, имевший прекрасные задатки, сбитый совершенно с толку и с прямого пути социалистами. Михайлов – дурак. Кибальчич – очень умный и талантливый, но озлобленный человек. Геся Гельфман кем-то из соучастников справедливо названа неинтеллигентною еврейкою. Душа дела – Желябов и Перовская. Первый из них похож на ловкого приказчика со Щукина двора, произносящий громкие фразы и рисующийся; Перовская – блондинка небольшого роста, прилично одетая и причесанная, должна владеть замечательной силой воли и влиянием на других. Преступление 1-го марта, подготовлявшееся Желябовым, было, после его арестования, произведено в исполнение по ее плану и благодаря замечательной ее энергии. Речь прокурора Муравьева была очень хороша, даже блестяща. На мой взгляд, однако, она слишком длинна… Производство суда было необычайно торжественно. Этому способствовал висевший в зале суда портрет во весь рост покойного императора, покрытый черным крепом. Первоприсутствующий сенатор Фукс вел дело толково и беспристрастно, но немного вяло» [24].