Учение о стадиях преступления

Отсюда с необходимостью возникла объективная теория разграничения, к которой примкнул и Н. С. Таганцев. Он обстоятельно анализирует одного из основоположников данной теории германского криминалиста Захариа и при определенном толковании признает основательной его позицию о том, что главным разграничивающим покушение и приготовление признаком является законный состав преступления со всеми его элементами

[152], т. е. со всеми особенностями построения видов преступления в Особенной части уголовного закона. Вполне естественно, что сторонники объективного подхода не могут обойтись в своем анализе и без субъективных признаков, без которых преступление и, конечно же, «законный состав» существовать не могут.

Как видим, противоречия между изложенными двумя крайними позициями весьма условны и во многом надуманы; на наш взгляд, они и возникли лишь потому, что криминалисты не сумели достичь соглашения по вопросу о сравнительной наказуемости оконченного и неоконченного преступления и видов неоконченного преступления, т. е. что ставить в основу наказуемости — деяние или субъективный момент; которого, как уже убедился, по–видимому, читатель, мы тщательно избегаем, дабы не смешивать проблемы квалификации с проблемами наказуемости, чем особенно грешит теория уголовного права до сих пор, хотя, признаемся, испытываем острейшее желание вернуться к своей излюбленной теме общих начал назначения наказания[153]

. По существу, и те, и другие не могут обойтись ни без объективных моментов (первые), ни без субъективных моментов (вторые). Как правильно отметил С. В. Познышев, «рассматривая изложенные субъективные и объективные теории в их целом, нельзя не заметить, что точка зрения ни той, ни другой группы не может быть принята в качестве исключительного принципа, но каждая из них заключает в себе зерно истины»[154].

Именно поэтому, скорее всего, более точна смешанная теория, в которой авторы попытались объединить и субъективные, и объективные начала в одно целое. Между тем отметим, что С. В. Познышев пытался выделить помимо субъективных, объективных и смешанных теорий еще «особую группу соединительных или синтетических, объединяющих субъективное и объективное направления»[155], особо не заботясь о разграничении синтетических и смешанных теорий. По крайней мере, попытка автора развести синтетическую и смешанную теории тем, что «смешанные теории указывают два самостоятельных отличительных признака покушения — объективный и субъективный. Согласно же излагаемому взгляду покушение характеризуется известным внешним признаком (автор старательно избегает определения внешнего признака как объективного. — А. К.), но основание, почему избирается этот признак, субъективное, — постоянное соединение с ним известного настроения деятеля»[156]

, нам представляется абсолютно неудачной и неприемлемой. Именно поэтому мы используем термин «смешанные теории» установления границ между исполнением и созданием условий. Хотя сразу признаемся, что первые опыты подобного удручают своей расплывчатостью и неточностью. Так. А. Чебышев–Дмитриев считал, что для признания действий покушением необходимо, 1) чтобы действие было предпринято с целью совершить задуманное преступление; 2) чтобы оно было подозрительно; 3) чтобы оно или начинало воспроизведение состава преступления, или непосредственно предшествовало действиям, воспроизводящим этот состав, служа средством его совершения[157]. Как видим, автор уже вводил и субъективные признаки, и говорил о составе, хотя с сегодняшней точки зрения на состав подобное бессмысленно, поскольку состав включает в себя и субъективный момент. Но поражает здесь то, что автор использовал для разграничения покушения и приготовления (обнаружения умысла по тогдашним временам. — А. К.) абсолютно неприемлемую, абсолютно размытую, абсолютно не правовую категорию подозрительности, за что сразу же «уцепились» его противники: «Очевидно, что построенные на таких положениях и окончательные выводы автора должны являться крайне шаткими»[158].