Учение о стадиях преступления

В теории русского уголовного права данный вопрос стоял достаточно остро: считать ли взлом двери началом исполнения преступления или еще не считать, является ли взмах ножом над потерпевшим началом исполнения преступления или нет и т. д.[148]

И в последующем данный вопрос без внимания не остался. Не только зарубежные, но и русские криминалисты постоянно сталкивались с указанной проблемой и постоянно пытались ее разрешить, к чему подталкиваю непреходящее желание декриминализировать приготовление и необходимость избегнуть ошибок при такой декриминализации. Об этом писали Н. С. Таганцев, Н. Д. Сергеевский, С. В. Познышев, А. Н. Круглевский и многие другие. Явным противником поиска таких различий, вслед за некоторыми германскими учеными, выступал Н. Д. Сергеевский: «В действительности, однако, такое деление предварительной преступной деятельности на две части — приготовление и покушение — по нашему мнению, невозможно; предварительная деятельность столь разнообразна по содержанию, что не может быть уложена в два какие–либо типа с определенным, в законе описанным, содержанием. Как бы мы ни определяли приготовление и покушение, всегда останутся в конкретных случаях такие формы, которые не подойдут ни под то, ни под другое определение, или наоборот одинаково будут приближаться и к тому, и к другому определению… Мы думаем, что прием старого права, не отделявшего приготовления от покушения формальными признаками и рассматривавшего всю предварительную деятельность как одно целое, заслуживает предпочтение перед ныне господствующим»[149]

. В приведенном высказывании так и сквозит безысходность, невозможность жесткой классификации разнообразных уголовно–правовых фактов и стремление все взвалить на плечи правоприменителя. Откровенно говоря, странно видеть такого рода теорию, без нее практики могут обойтись сами. Вне всякого сомнения — это не научный подход.

На наш взгляд, теория для того и существует, чтобы помочь применителю сделать практику более точной и менее связанной с произволом; теория должна быть настолько глубокой, чтобы практик находил в ней ответы на основную массу вопросов, которые ставит перед ним жизнь. Вот я подверг резкой критике М. П. Редина, но преклоняюсь перед его стремлением максимально глубоко исследовать фикции, заключенные в уголовном законе, доводя их до абсурда и давая понять тупиковый характер этих положений. Именно поэтому более верно поступают те ученые, которые все–таки барахтаются в мутных водах жизни, пытаясь сбить их в «масло». Указанная позиция, сторонником которой являлся Н. Д. Сергеевский, была подвергнута критике уже в русском уголовном праве: «Такое разрешение вопроса, представляя в действительности простой обход затруднений, едва ли можно считать удовлетворительным. Понятие покушения, как первого приступа к нарушению требований норм права, имеет юридический характер, стоит в прямой зависимости не только от основных условий, определяющих понятие преступления, но даже от самого принципа, определяющего существо и основания карательного права, так что перенесение разрешения этого вопроса на практику равносильно устранению от разрешения вопроса о том, что подлежит наказанию и в каком объеме»[150]

. Об этом же писал и С. В. Познышев: «Будь разбираемый взгляд усвоен законодательством, он привел бы к крайне нежелательной пестроте и шаткости судебной практики; один суд принял бы один общий принцип, другой — другой, при одном личном составе или по одной группе дел приводилась бы одна точка зрения, при–другом или по другим делам — совершенно иная и т. д. Наука не вправе обходить так затруднение, сбрасывая с себя тяжесть вопроса и оставляя практику без руководящих указаний»[151]

.

И основная масса ученых все–таки пыталась найти критерии разграничения покушения и приготовления, а точнее — начала исполнения преступления. При этом в русском уголовном праве выделяли субъективные и объективные теории установления начала исполнения. Под субъективными теориями понимались те, в которых авторы делали попытки развести покушение и приготовление по субъективным моментам — умыслу, целям, воле, намерениям и т. д. Вслед за большинством криминалистов мы не готовы согласиться с таким подходом, потому что, во–первых, отдаем себе отчет в том, что по доминирующим субъективным моментам мы в принципе не можем дифференцировать приготовление и покушение; по вспомогательным — можем, но они сами по себе не могут быть конкретизированы и жестко обозначены, поскольку установление субъективных моментов всегда зависит от объективных факторов, именно последние предоставляют более или менее ясную картину того характера и вида субъективных моментов, с которыми столкнулись в каждом конкретном случае; отсюда, во–вторых, только характер деяния позволяет нам разграничить покушение и приготовление. Да по существу и сами сторонники субъективного подхода не способны были полностью оторвать субъективное от объективного, с необходимостью опираясь на последнее.