Ученик

Эдвард не отрывал глаз от Себастиана, пока не почувствовал, что голос точно его не выдаст. Тогда он расплылся в довольной, чуть ли не приветственной улыбке.

– Себастиан Бергман. Какой сюрприз.

Себастиан не ответил на приветствие. Эдвард не спускал с него взгляда. Себастиан помнил это. Этот взгляд. Изучающий.

Наблюдательный.

Впивающийся. Иногда возникало ощущение, что Эдвард не только смотрит тебе в глаза, а еще и сквозь них, прямо в мозг, забирая оттуда нужную ему информацию, которую иначе бы не получил.

– И ты привел с собой?… – продолжил Эдвард расслабленным голосом, поворачиваясь к Ванье.

– Ванья, – ответила она прежде, чем Себастиан успел ее представить.

– Ванья. – Эдвард, казалось, смаковал слово. – Ванья… а дальше?

– Достаточно Ваньи, – вмешался Себастиан. Не было никаких причин выдавать Хинде больше информации, чем требовалось.

Эдвард снова повернулся к Себастиану, по-прежнему с обезоруживающей улыбкой.

– Чем же я обязан таким высоким гостям после стольких лет? Истекает срок авторских прав? Подумываешь о трилогии? – Эдвард опять переключил внимание на Ванью. – Он написал обо мне книги. Две штуки.

– Я знаю.

– Я был его claim of fame…[25] Это выражение так используют?

Ванья сидела неподвижно, скрестив руки на груди и, похоже, не проявляя к рассуждениям Эдварда никакого интереса. Ясно давая понять, что она не намерена заниматься болтовней о подборе слов.

– Как бы то ни было, – продолжил Эдвард, – сперва он помог меня засадить, а потом открыл… механизмы за «рисунком». – Он снова улыбнулся. На этот раз не Ванье, а больше про себя, будто ему напомнили о дорогом воспоминании, лучшем времени. Или как будто он был просто очень доволен собственной формулировкой.

– Мы возглавляли списки бестселлеров. Автографы. Лекции по всей Европе. Может, и в США, как там обстояло дело, Себастиан?

Себастиан тоже не ответил. Он флегматично прислонился к стене и тоже скрестил руки на груди, но не спускал с Эдварда почти провоцирующего взгляда. Хинде с готовностью посмотрел ему в глаза, слегка наклонил голову набок и опять обратился к Ванье.

– Он молчит. Хороший план. В этой стране мы не любим неловкой тишины. Поэтому мы ее заполняем. Болтаем. Выдаем себя. – Эдвард сделал паузу в рассуждениях, словно обдумывая, не сказал ли он лишнего, не продемонстрировал ли как раз пример того, о чем только что распространялся. – Я тоже психолог, – объяснил Эдвард, бросая взгляд на Ванью. – Учился двумя годами старше Себастиана. Он об этом говорил?

– Нет.

Себастиан смотрел на Хинде настороженно. К чему он клонит? Зачем это рассказывает? Эдвард Хинде ничего необдуманного не делает. Все у него имеет смысл. Вопрос только в том, какой.

– Он не хочет признавать, насколько мы похожи. – Хинде все продолжал говорить. – Психологи средних лет со сложным отношением к женщинам. Ведь мы такие, правда, Себастиан?

Хинде снова перевел взгляд с Ваньи на Себастиана. Внезапно у Ваньи возникло сильное ощущение, что Себастиан прав. Хинде действительно причастен к этим четырем убийствам. Не только как вдохновитель. Замешан. По-настоящему. Каким-то образом. Она не имела представления откуда, но он знает, почему они здесь.

Это было просто ощущение, трудно поддающееся определению, интуиция. Оно периодически приходило к ней. Когда она сидела с подозреваемыми или перепроверяла алиби, оно иногда вдруг приходило ей в голову. Внезапная внутренняя убежденность в связи. В причастности и (или) вине. Хотя не имелось никаких физических доказательств, возможно, даже цепочки косвенных, указывавших в эту сторону. Но было ощущение. Оно могло родиться почти из чего угодно: из языка жестов, из того, как человек смотрит тебе в глаза, или от тона, в котором зазвучали фальшивые нотки во время самого будничного разговора. Ванья обладала талантом подмечать фальшивые нотки, она это знала, и сейчас в том, как Хинде обратился к Себастиану, что-то такое присутствовало. Маленький, едва различимый призвук самодовольства и триумфа. Его легко упустить. Но он имелся, и Ванье этого было достаточно. Торкель, пожалуй, оказался прав, хотя она ни за что не признала бы этого открыто: предъявить Хинде Себастиана было правильным решением.

– Что тебе известно о моих женщинах? – поинтересовался Себастиан, никак не выдав голосом того, что они начали приближаться к причине визита.

– Их много. Или, по крайней мере, было много. Как обстоит дело сейчас, я не знаю.

Себастиан отошел от стены, выдвинул свободный стул и сел. Эдвард пристально разглядывал его. Постарел. Не только из-за прошедших лет. Жизнь не пощадила его. Эдвард полагал, что знает, в чем дело. Он быстро прикинул, стоит ли заговаривать о браке с немкой.

О дочери.

О цунами.

Эта новость его очень порадовала, когда он, наконец, об этом узнал. Потребовалось время. Потери Себастиана отнюдь не широко освещались прессой. Эдварду пришлось провести кое-какую детективную работу. Повозиться. Сложить два и два.