Удельная. Очерки истории

Во втором классе у меня появилось много друзей. Конечно, лучшим другом был Колька Чернобровкин. Отец у него был пьяницей, мать – прачкой, жили они очень бедно. Но Колька был, по-видимому, самый способный ученик в классе: он хорошо рисовал, почерк у него был на редкость красивый, он даже мог играть на рояле, хотя его никто не учил. Но Колька был и самым страшным сорванцом и заводилой. При этом ему, как правило, удавалось оставаться в тени и избегать наказания.

С Шуркой Федоровым я катался на коньках и в переменку дрался «до первой крови». Отец у него был пожарным, и жили они в доме пожарной части на Выборгском шоссе, около Удельнинского парка. В дальнейшем, в 1930-х годах, Шурик был известным футболистом международного класса.

Мейронис – сын профессора. Он был очень близоруким, да еще и косоглазым, носил очки с толстыми линзами, но башка у него была отличная, учился хорошо. В раннем детстве он жил с родителями в Германии и поэтому умел говорить по-немецки. Вел он себя слишком аристократически для нашего брата-сорванца, поэтому мы его иногда колотили...

Петька Филиппов – тоже сын профессора Политехнического института, был тоже аристократ, но в отличие от Мейрониса – рубаха-парень, и мы его любили. Колька Гросс был сыном писателя. Он был самым большим среди нас, второклассников. Как-то он принес в класс рукопись одного из нецензурных стихотворений Ивана Семеновича Баркова...

Второй класс я окончил с хорошими отметками, и даже за поведение получил «удовлетворительно». А вот в третьем классе мне стало как-то сразу трудно учиться. Во-первых, появились диктовки по русскому языку, и, как я ни старался, делал много ошибок. Во-вторых, я не умел аккуратно вести тетради: писал грязно, вырывал листы, переписывал и опять делал кляксы.

На синих обложках тетрадок были нарисованы портреты наших партийных руководителей – Ленина, Троцкого, Бухарина, Рыкова, Луначарского, Зиновьева и других. Я иногда пририсовывал им усы, бороды или одевал в парики. А на задней стороне обложки перечислялись мировые открытия великих ученых. Как правило, в этих длинных перечнях были французы, немцы, англичане, даже итальянцы, тоже не русские. Чтобы восполнить русский приоритет, я зачеркивал, например, фамилию Ньютона и вписывал Петьку Филиппова, зачеркивал Торричелли – вписывал Кольку Чернобровкина. Мои тетради ходили по рукам, ребята хохотали, а в результате Кольку прозвали Торричелли, а Петьку – Ньютоном...

В четвертом классе меня наконец приняли в пионеры. Теперь я тоже, как и Таня, встал в первую шеренгу строителей коммунизма. Я гордился тем, что именно наша страна первая прогнала у себя капиталистов, тех, кто не работал, а эксплуатировал труд рабочих и крестьян. Одно только мне было непонятно: почему же другие страны не последуют нашему примеру?..

Теперь я раз в неделю ходил на пионерские сборы, которые проходили в старом деревянном особнячке недалеко от Серебряного пруда. Там мы пели патриотические песни, от которых у меня всегда мурашки бегали по спине, маршировали с красным знаменем отряда по близлежащим улицам, оглушая всю округу барабанным боем и звуками фанфар. Иногда к нам в отряд приходил военинструктор, он приносил с собой боевую винтовку образца 1891 года, и мы изучали ее устройство.

Понимали, что изучать военную технику, оружие нам необходимо, ведь нашу страну окружают враги, надо было готовиться к защите первого в мире пролетарского государства. Готовились мы и к химической войне, изучали отравляющие вещества, такие как иприт, хлор, люизит и другие, отрабатывали приемы первой помощи раненым и при поражении газами.

Каждый сбор заканчивался построением на линейке и пением Интернационала. Все было воинственно и отважно... Пионерская организация оказала на меня безусловно положительное влияние, но вместе с тем внесла в мою жизнь много противоречивых чувств. С одной стороны, во мне проснулось гражданское чувство – идея борьбы за счастье всех людей на земле. С другой стороны, я слышал в воинственных словах «на смертный бой» как бы призыв к жестокости и насилию, к уничтожению врагов. И где-то внутри у меня таилось пока безотчетное, неясное, но несогласие. Ведь еще бабушка воспитала меня так: «Все живое на земле создано Богом и никого нельзя убивать, это грех». А тут на сборе пионерского отряда говорилось совсем другое: для счастья всех людей надо уничтожать врагов. Правильно ли это? Я стеснялся высказывать свои сомнения вслух, боясь, что меня посчитают недостаточно воинственным пионером...