Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

И говорили-то они, сидя у своих огромных костров, ни о чем другом, как о старых добрых временах. Рассказывали, как жили в свои молодые годы, когда им приходилось, чтобы прокормиться, ходить на отхожие промыслы в чужие края. Мальчик выслушал много таких историй, но рассказ одной старушки запомнился ему больше всего.

Рассказ Торфяной Чёрстин

У родителей был маленький хутор, совсем маленький, а детей много, и времена были тяжкие, так что не успело мне стукнуть шестнадцать, надо было уходить из дому на заработки. Двадцать человек нас было. Как сейчас помню, 14 апреля 1845 года двинулись мы в Стокгольм. Первый раз в жизни. В котомке у меня несколько лепешек хлеба, кусок телятины вяленой и маленький ломоть сыра. Двадцать четыре шиллинга с собой. А одежку запасную, из еды там кое-что я заранее отправила в Стокгольм со знакомым возчиком.

Сначала пошли мы в Фалун. В день проходили тридцать – сорок верст, так что до Стокгольма добрались за неделю. Не то что нынешние девушки – села на поезд, как королева, и через восемь часов Стокгольм.

Пришли мы в Стокгольм, а люди на улицах кричат:

– Глядите, глядите, Дальский полк прибыл!

Да мы не обижались. Что там говорить, и вправду полк. Маршируем на своих высоченных каблуках, да еще сапожник в каждый каблук засадил штук пятнадцать гвоздей. Спотыкались, падали – думаете, легко на таких каблуках по булыжнику топать?

Наши люди всегда в одном месте останавливались, на Сёдере[23] был такой постоялый двор – «Белая лошадь». А кто из Муры, те в «Большой короне» на той же улице. И уже подпирало, скажу я вам, надо было зарабатывать поскорей, всех-то капиталов осталось восемнадцать шиллингов. Тут одна из наших говорит – ступай, говорит, на Хорнстулль, там ротмистр живет, спроси, нет ли работы. Какая-никакая нашлась работенка – грядки копать да цветочки сажать. На четыре дня всего, но все же работа. Двадцать четыре шиллинга в день без кормежки. На такие деньги много не купишь. Правда, девчушки хозяйские подкармливали. Маленькие, а совестливые, то и дело тащат куски с кухни. Чтобы голодать – нет, не скажу. Не голодала.

Потом дама одна на Норрлангдсгатан. Ну, скажу я вам, хуже я никогда не жила. Крыс – тьма. И чепец сгрызли, и платок на шею, даже в кожаной кофте дыру проели… да починила я кофту, старым голенищем залатала. Четырнадцать дней я там работала – хватит, думаю. Сил больше нет. Пошла домой. Два риксдалера заработала.

Пошла через Лександ. В деревне задержалась. А там, помню, люди овес в муку мелют и кашку жиденькую варят с мякиной и отрубями. Голод там, короче.

Да, пошла на заработки, а вернулась с голым носом. Хвалиться нечем. Да и следующий год не лучше.

Сами посудите: опять надо в город уходить, а то с голоду помрешь. Двинули мы с двумя подружками в Худиксваль, двести пятьдесят верст. На этот раз все на себе тащили – некому было подвезти. Кожаную торбу со всем барахлом за спину – и топай, девушка, пока не свалишься. Мы-то думали – как раз у людей в садах работы полно. А явились – там снег по колено, в садах не то что работать, два шага не сделаешь. Пошла я по улицам, прошу – нет ли работенки какой? Эх, дети вы мои, какая же голодная я была! А устала – думаю, сейчас свалюсь посреди улицы и помру. Наконец, доплелась до хутора, а они: шерсть чесать умеешь? Не городская, говорю. Ну, наняли меня за восемь шиллингов в день шерсть чесать. Попозже, правда, и в садах работенка нашлась. В одном, в другом… Осталась я там до июля, и тут меня такая тоска по дому взяла – сил нет. Пошла назад в Реттвик. Мне же только-только семнадцать стукнуло. Башмаки мои стерлись, так что двести сорок верст босиком… думала, и ноги сотрутся, домой приду без ног. Да… вот что значит семнадцать лет! Иду босая и радуюсь: целых пятнадцать риксдалеров домой несу! И сестренкам маленьким – лепешки пшеничные и кулек с сахаром. Сахар прикопила на хозяйских харчах. Нальют кофе, два куска дадут, а я один прячу.

Вот сидите вы здесь, доченьки, сидите, а сами не знаете, как Богато должны благодарить. Времена полегче стали. Тогда-то… вспоминать тошно: один голодный год за другим. Вся молодежь разлетелась кто куда. На заработки.

На следующий год, это уже был, дай бог памяти, 1847-й, опять поплелась в Стокгольм. На этот раз получше было – мы с подружками устроились в большом парке, за садом ухаживать. Там-то и платили поприличнее, даже отложить кое-что получалось. Да и по мелочам: найдем в земле гвозди старые или кости – и к старьевщику. Тоже приварок… как сейчас помню, покупали на эти гроши черствые солдатские галеты.

Ну, конечно, в конце июля – домой: надо с урожаем помогать. Тридцать риксдалеров скопила на этот раз.